Анна Ахматова сама не была непосредственной жертвой репрессий второй половины 30-х годов: Однако ее сын и муж неоднократно арестовывались и провели долгие годы в тюрьмах и лагерях (супруг Ахматовой там погиб). Эти страшные годы Ахматова запечатлела в «Реквиеме». Поэма — это действительно реквием по погибшим в волнах сталинского террора. Поэтесса предваряет ее прозаическим вступлением, где вспоминает о долгом стоянии в ленинградских тюремных очередях. Там одна из женщин «спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): — А это вы можете описать? И я сказала: — Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».
Исполнением этого обещания и стал «Реквием». Ахматова посвятила поэму «невольным подругам» «двух моих осатанелых лет» хождения с тюремными передачами. Там описано, по определению Ахматовой, «апокалиптическое время»,
… Когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
В ту пору «шли уже осужденных полки»
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Поэтесса ощущала свою кровную связь с сотнями, тысячами, миллионами тех, кто провожал «осужденных полки» не только тогда, в 30-х, но и на протяжении всей русской истории, в которой был избыток, если применить выражение Осипа Мандельштама, «казнелюбивых владык»:
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Ахматова дает собственный портрет той поры:
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Она не отличалась от безымянной женщины из тюремной очереди, у которой некогда было лицо, а осталась одна тень. Страдания поэтесса разделяла со всем народом:
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
Плач о невинно томящемся в заточении сыне сливается с плачем тысяч других матерей:
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
Ахматова справедливо считала, что ее поэма — это голос всего народа, страдающего от сталинского деспотизма. Поэтесса была выразителем боли и страданий огромной армии узников и их родных, и свой долг видела в том, чтобы их оценка действительности отлилась в бессмертном поэтическом слове. В эпилоге она дает согласие, чтобы ей воздвигли памятник, но только в одном месте — «где стояла я триста часов и где для меня не открыли засов». И своим «Реквиемом» Ахматова сама воздвигла лучший памятник бесчисленным жертвам сталинского террора.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)