«Для меня стихи — дом…», — писала Марина Ивановна Цветаева. Этим домом поэтесса владела сполна и оставила его непохожим на другие — теплым, высоким, красивым и светлым, в который хочется возвращаться снова и снова.
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Эти строки написаны, когда их автору не исполнилось и 21 года, однако, и десятилетия спустя Цветаева говорила об этой заключительной строфе: «Формула наперед — всей моей писательской судьбы». Позже в лирике Цветаевой появились стихи, которые провозглашали высокое предназначение и долг поэта:
В поте — пишущий, в поте — пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь над кудрями пляшущий, —
Дуновение — вдохновения!
Гений вдохновения — единственный повелитель поэта. Он парит над ним в облике огненного всадника: «Пожирающий огонь — мой конь!..»; «С красной гривою свились волоса…/ Огневая полоса — в небеса!». И сама она, женщина-поэт, уподоблена птице Феникс, что поет «только в огне», сгорая в «тайном жаре» души, и этому костру приносит в жертву все: «Я и жизнь маню, я и смерть маню / В легкий дар моему огню». Тема поэта и его предназначения достигает своей мощи в маленькой энергичной поэме «На красном коне». Героиня приносит к ногам Гения-повелителя — всаднику на красном коне — свою жизнь, чтобы он умчал ее ввысь, и «в лазурь», в иной мир — в небо поэта.
В 1923 году Цветаева пишет стихотворение «Поэт». Оно — о поэте, его природе, его сути, его величии и беззащитности, о его могуществе и ничтожности «в мире сем». «Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем», живущие с пером и бумагой, душа которых больше и чувствительнее, не похожие на остальных. Поэт должен быть выше и светлее, чтобы быть тем лучиком света, который освещает дорогу остальным:
Поэты мы — и в рифму с париями,
Но выступив из берегов,
Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов!
Особенна, но нелегка дорога поэтов в мире, где остальные не видят ничего, кроме собственного «Я», своих проблем, задыхаются в быту, отвергают поэтов, которые могут нарушить их обыденность, призывая стать лучше, светлее, приоткрыть свои души:
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший — сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
19 марта 1918 года Цветаева написала стихотворение, в котором делает творческий рывок к той себе, какой стала совсем скоро, к той себе, где она прозревает Поэта — Женщину — Любовь в их противоположных началах, где ее поэтической интуиции приоткрывается двоякость природы человека: две женские сути, символизирующиеся в Психее (душа) и Еве (тело). Также, она говорит о человеческих высотах — низостях, чистоте — греховности, свете — тьме, высшем — земном, «бытие» — быте:
Что хочешь — спрашивай. Ты добр и стар,
И ты поймешь, что с эдаким в груди
Кремлевским колоколом — лгать нельзя.
И ты поймешь, как страстно день и ночь
Боролись промысел и Произвол
В ворочающей жернова груди…
А голос, голубем покинув грудь,
В червонном куполе обводит круг.
Две чаши весов: на одной — произвол, опущенный взор; на другой — промысел (высший), закинутая в своей правоте голова. Две чаши весов — и не перевешивает ни одна. Ведь над всем, вне всего, — голос поэта (Логос), голубем вылетающий из груди и парящий над куполом храма…
Поэт, по Цветаевой, не подвластен суду. «Я не судья поэту, / И можно все простить за плачущий сонет!» — так в юности она защищала поэта Эллиса. Поэт, считает она, не только не подсуден читателям, но и не судья другим. Он мыслит по-своему. Его «тьма» не всегда означает зло, а высота — добро. Ева может оказаться доброй, а Психея — бесстрастной. Когда, позже, сама Марина Цветаева жестом поэта и Психеи в голодной Москве отдаст Бальмонту последнюю картофелину; или когда она уйдет с работы, не в силах «служить», в то время, когда дома сидят два голодных ребенка, то как женщина и мать она была…не права. Впрочем, можно ли судить и мерить поэта одними обычными житейскими мерками? А если он не укладывается в них, а если он только и существует благодаря своей «внемерности»? На эти вопросы трудно ответить однозначно. Во всяком случае, Цветаева в 25-28 лет была именно такова. С годами она станет другой, станет острее воспринимать чувство долга. Но взгляды на права поэта не изменит и провозгласит: «В жизни — черно, в тетради — чисто».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)