В «Василии Теркине» мало противопоставлений, зато много движения, развития — прежде всего в образах главного героя и автора, их контактах между собой и с другими персонажами. Первоначально они дистанцированы: во вступлении Теркин объединяется только с хорошей поговоркой или присказкой — и наоборот, слова о правде автор произносит явно от себя. Несходство еще более углубляется в главе «На привале», где никак не совпадают две характеристики героя. Вначале его представляет автор:
Теркин — кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой он обыкновенный.
А затем дается самохарактеристика, резко отличная от предыдущей своей несомненной, хотя и лукавой, сказочностью:
Трижды был я окружен,
Трижды — вот он! — вышел вон.
Это не контраст — скорее, взаимодополнение, но роли в экспозиции все-таки четко распределены. Вот и «Переправа» открывается авторским повествованием, причем до появления Теркина и по ситуации, и по тону она трагическая. Взят момент, когда солдаты находятся в наибольшей зависимости от судьбы — они в ее руках, а судьба безжалостна:
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят…
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…
На такой горькой ноте завершается первая часть рассказа: смерть всех сравняла, все обезличила — теперь
… неизвестно
Кто там робкий, кто герой.
Перелом в сюжет и настроение вносит приплывший по ноябрьской воде Теркин. Не только ледяную корку у берегов — он обламывает ощущение роковой безысходности, затянувшейся безвестности. Задумывая поэму, А. Твардовский писал весной 1941 года: «Трудность еще в том, что таких «смешных», «примитивных» героев обычно берут в пару, для контраста к герою настоящему, лирическому, «высокому». Больше отступлений, больше самого себя в поэме», то есть для себя он предполагал особую, более приподнятую позицию. В главе «Переправа», да и не в ней одной, случилось, однако, обратное: именно герой поддержал автора, вселил в него, в своих однополчан надежду. Взаимодополнение постепенно сменяется взаимопроникновением.
Парность героев, хорошо известная и по «Дон Кихоту», и по «Тилю Уленшпигелю», у Твардовского в конце концов тоже проявилась своеобразно. Наметившаяся в первых двух главах функциональность себя исчерпывает. Высокое и низкое, трагическое и комическое — то, что по исходным замыслам должно было распределяться между двумя образами — совместилось. Совместилось, прежде всего, в герое, который уже в третьей главе, «Перед боем», проявляет помимо неунывающего духа еще и чуткость, тактичность, острое ощущение личной вины.
«Василий Теркин» уже далеко отстоит от того самозабвенного слияния людей в коллектив, которым отмечены многие довоенные стихотворения Твардовского, — общность здесь осуществляется как единство индивидуальностей. «Василий Теркин» представляет собой свободную форму и в смысле естественного перетекания автора в главного героя, других персонажей, «своего» в «твое» и обратно. Органично соединяются практически на каждой странице шутка и горесть, бедствие и подвиг, быт и высочайшая духовность. Отсюда — цельность произведения при удивительно широкой философско-психологической амплитуде.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)