А. П. Чехов — не просто замечательный писатель, знаток душ человеческих, это еще и непревзойденный драматург. Пьесы свои он писал удивительно легким, изящным языком, сам считая их по преимуществу комедиями. Хотя, как правило, мы их таковыми не находим.
В самом деле, что смешного можно найти, например, в пьесе «Три сестры»? Там страдают чуткие, прекрасные девушки, там гибнут лучшие мечты, а в конце — торжество мещанства и пошлости.
В самом деле, в пьесах Чехова много трагичного, но оно не излагается в форме трагедии. У драматурга трагическое смешивается, сочетается со случайным, нелепым и потому смешным.
В пьесе множество персонажей, которые только рассуждают, говорят, мечтают о будущем, о счастливой жизни, о полезном труде, при этом ничего не делая. Противоречие между красотой, размахом мечты и слабостью мечтателей — вот главное противоречие, занимающее Чехова в этой пьесе. В этом противоречии он и виде комедийное начало.
Один из ярких представителей этого племени чудаков-мечтателей — Вершинин. В самом деле, всмотритесь в его фигуру — она действительно во многом нелепа. После мелочных ссор с женой, после дрязг житейской обывательщины — неожиданный переход к мечтам о прекрасном будущем.
Во всем этом и заключено объяснение элемента «водевильности» в образе Вершинина. В обрисовке Вершинина Чехов дает чисто водевильные штрихи. Вот один из них.
В водевилях есть персонажи со своей фатальной фразой, которую они непременно ввернут при первом удобном и неудобном случае. Так и у Вершинина. Зритель, еще до появления Вершинина на сцене, уже предупрежден о его чудаческих чертах и неизбежной фразе. «Он делает визиты, рассказывает Тузенбах, — и везде говорит, что у него жена и две девочки. И здесь скажет». И вот Вершинин появляется с визитом, и зритель ждет, когда же он ввернет свою фразу. И, конечно, он ее произносит. Несомненно, что автор рассчитывал на смех или улыбку в зрительном зале при этом классическом водевильном случае.
К числу чисто комедийных штрихов в обрисовке образа Вершинина принадлежит и следующий.
В одной из мечтательно-философских бесед с Машей Вершинин начинает изобличать российского интеллигента: «Если послушать здешнего интеллигента, штатского или военного, то с женой замучился, с домом замучился, с имением замучился, с лошадьми замучился… Русскому человеку в высшей степени свойственен возвышенный образ мыслей, но скажите, почему в жизни он хватает так невысоко?» А далее, он начинает жаловаться Маше на свою жену: «О, если бы вы видели ее сегодня! Что за ничтожество. Мы начали браниться с семи часов утра, а в девять я хлопнул дверью и ушел». Вершинин, видимо, не замечает, что, изобличая «здешнего интеллигента», он изобличает самого себя. Встать с утра пораньше, чтобы ругаться с ничтожной женщиной, а потом рассказывать об этом… Вершинин не понимает, что таким образом сам ничем не отличается от этой женщины, что сам ставит себя в смешное и глупое положение.
В своей характеристике Вершинина — до его первого появления на сцене — Тузенбах употребляет ограничительные формулировки: к положительным оценкам Вершинина он тут же прибавляет какое-нибудь «но». «Да, но…» — эта формула как нельзя более подходит для характеристики Вершинина. Он вроде бы хороший человек, честный, умный, но совершенно не приспособленный к жизни, мечтатель, чудак, достойный участвовать скорее в водевиле, чем в драме. Немало водевильности в фигуре старика Чебутыкина, но опять-таки » водевильноети» в чеховском, особом, понимании. За комической нелепостью Чебутыкина скрывается очень глубокое жизненное и даже философское содержание.
Чебутыкин пародийно сосредоточивает в себе слабости и недостатки главных героев. Он настолько оторван от какой бы то ни было реальной жизни, что становится ходячей карикатурой. Самого себя он ощущает призрачным, несуществующим. Он постоянно повторяет фразу: «Нас нет, ничего нет на свете, мы не существуем, а только кажется, что существуем».
Эта фраза изобличает в герое не просто чудаковатого старика, а абсолютно разочаровавшегося в жизни человека. Чебутыкин искренне привязан к сестрам, особенно к Ирине, постоянно вспоминает, что любил их покойную мать. Но это не мешает ему, например, разбив часы, ей принадлежащие, равнодушно пожать плечами, будто ничего особенного не произошло. Также равнодушно разбивает он счастье Ирины, согласившись быть врачом на роковой дуэли Соленого с Тузенбахом. А ведь ему ничего не стоило сообщить о дуэли Ирине, и тогда, возможно, она бы не состоялась.
Как видим, под обличием традиционного водевильного чудака, одинокого, безвредного старичка, совершающего один водевильно нелепый поступок за другим — вроде преподнесения Ирине в день ее именин серебряного самовара — обнаруживается далеко не такая уж простая и безобидная фигура. Он вреден, опасен для жизни, этот смешной старичок! Чебутыкин уморил до смерти свою пациентку. Он виновен в этой смерти, и сам сознает это, потому и напился до чертиков. Виновен тем еще, что, в сущности, давно уже превратился в шарлатана. В начале пьесы он сам со смехом признается: «А я в самом деле никогда ничего не делал. Как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной книжки не прочел, а читал только одни газеты… Вот… Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там писал — не знаю…» Врач, который ничего не читает, врач, который расписывается в своем невежестве!
Чебутыкин — образ опустошенности, под обличием благодушия и водевильной нелепости, Он и смешон, и страшноват в своей пустоте и ничтожности.
Таким образом, герои-«недотепы», герои-чудаки в пьесе «Три сестры» оказываются далеко не так просты, как может показаться сначала. Чехов вывел их неслучайно. Они призваны оттенить и недостатки главных героев, и показать суть их жизненных позиций, пусть и в гротескной форме. Кроме того, по художественному методу Чехова можно в чем-то сравнить с Шекспиром. Его пьесы строятся на умелом сочетании трагического и комического, т. к. Чехов справедливо полагал, что в жизни не бывает однозначных решений.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)