Петр Первый (Медный всадник). Петр представляется Пушкину существом исключительным, как бы превышающим человеческие размеры. «Гений Петра вырывался за пределы своего века», — писал Пушкин.
Однако Пушкин всегда видел в Петре крайнее проявление самовластия, граничащее с деспотизмом. » Петр Первый презирал человечество, быть может, более, чем Наполеон», — писал он в «Исторических замечаниях».
В «Медном всаднике» черты мощи и самовластия в образе Петра доведены до последних пределов. Открывается повесть образом властелина, который в суровой пустыне задумывает свою борьбу со стихиями и людьми. В первых стихах даже нет имени Петра, он как бы уподоблен Творцу и наименован: он.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полон.
Петр не произносит не слова, он только думает свои думы, — и вот, словно чудом, возникает
…юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат…
Очевидно, что в стихах «Медного всадника» Пушкин первоначально хотел повторить мысль о победе над сопротивлением стихий — человеческой, державной воли. Но во вступлении он выступает с призывом к стихиям: примириться со своим поражением и пленом:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия!
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия…
Но все же Петр остается просто человеком. Хотя он и является чистым воплощением самодержавной мощи, что и отличает его от всех остальных людей. Пушкин переносит действие своей повести на сто лет вперед и заменяет образ Петра его изваянием, его идеальным образом — Медным всадником. Это и истукан, кумир, державец полумира и властелин Судьбы:
О, мощный властелин Судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте уздой железной
Россию поднял на дыбы?
И сам поэт, охваченный ужасом перед этой сверхчеловеческой мощью, не умеет ответить себе, кто это перед ним — тиран или спаситель земли Русской.
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!