Марина Цветаева — поэт трагического мироощущения. Уже в раннем стихотворении «Молитва» она задумывается о смерти:
Христос и Бог!
Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Мысли не только о скорой, но и желанной смерти не оставляли Цветаеву практически на протяжении всего ее творческого пути. Поэтесса в пятнадцать лет признавалась:
О, для чего я выросла большая?
Спасенья нет!
Она в семнадцать лет пишет стихотворение, где к неизвестному прохожему обращается… из могилы:
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Однако в то же самое время Цветаева надеялась:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт…
Моим стихам о юности и смерти
Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Поэтесса как будто предсказала и собственную трудную судьбу, и долгое отторжение ее стихов значительной частью критики и читателей. После эмиграции в 1922 г. трагические нотки в поэзии Цветаевой усилились. Так, в 1925 г. она писала:
Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится… Друг!
Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…
Ты, в погудке дождей и бед —
То ж, что Гомер в гекзаметре.
Дай мне руку — на весь тот свет!
Здесь — мои обе заняты.
Здесь воспоминания о типичном русском пейзаже опять вызывают у Цветаевой мысли о загробном мире. Тяготы эмигрантского быта, западноевропейские обыватели, чуждые духовным исканиям русских изгнанников, укрепляли поэтессу в убеждении, что именно ей и ее товарищам по несчастью суждено даже в смерти сохранить всечеловеческую любовь:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
Цветаева всегда ощущала свое одиночество — и в среде эмиграции, где большинство отвернулось от нее из-за открыто просоветской позиции ее мужа С. А. Эфрона. И в чисто поэтическом отношении -.она была вне школ, вне направлений, не имела последователей и учеников. В 1931 г. в стихотворении «Страна» Цветаева выразила тоску по России, по той России, которую уже не вернуть:
Можно ли вернуться
Вдом, который срыт?
Заново родися!
Вновую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
Сбросившему!
(Кости Целы-то — хотя?)
Эдакому гостю
Булочник — ломтя
Ломаного, плотник —
Гроба не продаст!
Той ее — несчетных
Верст, небесных царств.
Той, где на монетах —
Молодость моя,
Той России — нету.
Как и той меня.
А попытка вернуться «в дом, который срыт», привела Марину Ивановну к настоящей трагедии, не в стихах, а в жизни. Она возвратилась в СССР в июне 1939 г., но уже в августе была арестована дочь, а в октябре — муж. На родине Цветаева потеряла самых близких ей людей, подверглась остракизму, оказалась лишенной возможности полноценного творчества, возможности публиковать свои произведения, и, в конечном счете, — лишенной средств к существованию. В своем последнем стихотворении она утверждала:
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу — с твоими…
И — фоба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдованном разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
Эти стихи родились менее чем за полгода до гибели. Цветаева чувствовала, что жизнь идет к концу, к прощальной вечере — ужину. Она не хотела оставаться «пугалом среди живых» и в смерти надеялась преодолеть разлуку с родными и близкими, которых лишилась так скоро и внезапно. Здесь уже предсказан финал: 31 августа 1941 г. в эвакуации в Елабуге в состоянии безысходной тоски, потеряв всякую надежду на лучшее, Марина Цветаева покончила с собой. Четверть века спустя на ее родине вышел первый однотомник цветаевских стихов (сейчас издано уже полное собрание сочинений). Черед для ее поэзии все-таки настал, но сама поэтесса, к несчастью, до этого времени не дожила.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)