Понятно, что в период «правления» коммунистов поэма Блока «Двенадцать» была модной темой для школьных сочинений. Как поэма Маяковского «В. И. Ленин» или рассказы Зощенко на ту же тему. Не совсем понятна настойчивость тех, кто вновь и вновь возвращается к этой тематике. Тем не менее даже в «заказном» творчестве большого художника всегда есть искры таланта.
Трудно поверить в эйфорию утонченного эстета Блока перед новыми правителями России — неграмотными оборванцами и уголовниками, выпущенными большевиками из тюрем. Цветаева, например, сориентировалась быстро:
Свершается страшная спевка,
Обедня еще впереди,
Свобода — гулящая девка
На шалой матросской груди.
Марина еще вернется в Россию. Чтобы кончить свою жизнь в петле. Блок же писал Зинаиде Гиппиус, у которой хватило ума эмигрировать:
Рожденные в гада глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть? ;
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота — то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
«Роковая пустота» сменялась надеждами и сомнениями. Лучшие представители интеллигенции перемалывались революционным молохом. «Революцьонный держите шаг, неугомонный не дремлет враг». Враг не дремал. Власть перешла к Учредительному собранию. Буржуй стоял, «как пес голодный». Бандиты из ЧК стреляли просто бандитов. Тельняшки и черные бушлаты наводили ужас. «В тайник души проникла плесень, но надо плакать, петь, идти…» А везде «ветер, ветер… На всем белом свете».
Ветер был черным, снег — белым. «Черный ветер, белый снег. На ногах не стоит человек».
Матросня изливала хмель в частушках. Поэт вставлял их в поэму:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.
В Чрезвычайной комиссии для расстрелов выделили гараж. Чтоб не так громко были слышны выстрелы и крики обреченных, заводили двигатель старого «форда». Трещал мотор, трещали выстрелы. В Поволжье в период голода, спровоцированного большевистским правительством, были случаи людоедства. От дистрофии погибло семьдесят процентов населения. Адмирал Колчак, дворянин, ученый, отважный полярный исследователь, пытался навести порядок в Сибири. Его расстреляли у реки Иркут. Эта река славится своими омутами…
Поэма складывалась трудно. Чужие, примитивные ритмы, как казалось Блоку, передавали ритмику нового времени. Но талант поэта был столь высок, что он действительно передал и страх, и разруху, и разгул — все то, без чего не обходится революция. Он уловил рваную музыку того времени, и уже поэтому поэма вошла в историю.
Думается, что Блок, как многие поэты, уже предчувствовал нечто, когда писал в 1905 году:
Я вижу: ваши девы слепы,
У юношей безогнен взор.
Назад! Во мглу! В глухие склепы!
Вам нужен бич, а не топор!
Современные вандалы предпочитали маузер.
Разворачивайтесь в марше, Словесной не место кляузе, Тише ораторы, ваше Слово, товарищ маузер.
Маяковскому, возможно, было легче. Он в пятнадцать лет читал «Капитал». Блок в этом возрасте читал другую литературу. (Впрочем, Маяковский разрешил сомнения прямолинейно, при помощи браунинга.)
Блок же очень любил жизнь.
О, я хочу безумно жить,
Все сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, —
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне…
Сказал. И не только юноша. И хорошо, что хватило поэту мужества поставить впереди отряда, идущего в обреченность ошибочного общества, Иисуса — «в белом венчике из роз».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)