Динка

Динка чистила картошку. Она торопилась, поэтому очистки из-под ножа не вились тонкой лентой, как им полагалось, а обрывались толстыми неуклюжими кусочками и падали в ведро. Хозяйка ругала Динку за слишком толсто снятую кожуру. Но с некоторых пор картофельные выговоры прекратились: в ведре были только тонкие очистки. Объяснялось это не тем, что одиннадцатилетняя прислуга научилась ловко обращаться с ножом. Все было гораздо проще. Дом стоял в центре старой Казани, где улицы очень крутые, и дома косо врастают в землю. Окно кухни было наполовину скрыто землей, и слишком толстые шкурки выбрасывались хитрой Динкой в форточку. Дело было зимой, и грязная куча около окна не привлекала особого внимания, поэтому Динка часто позволяла себе думать не о картошке, а о том, как было раньше, когда еще жил папа…
Он был завмагом. Это слово ничего не говорило четырехлетней Динке, но его часто повторяли взрослые. Когда отец приходил домой с работы, как хорошо было за-рыться лицом в его пахнущую морозом доху, подбитую ярко — рыжими лисами. Там у нее был свой мир: теплый, темный и пушистый, а главное, такой же добрый и веселый, как папа. Потом был тиф. Болели все, кроме старшей сестры, Розки. Отца увезли в больницу, а мама, брат Мансур, Динка и совсем еще маленькая Рая переболели дома и выжили. А папа умер, его привезли из больницы и положили на пол в гостиной. Больше об отце Динка не помнила ничего. После его смерти из дома стали потихоньку уплывать вещи, у мамы больше не было шубы, а отцовскую доху продали еще раньше. Мама работает уборщицей в магазине, где раньше заведовал отец. Саму Динку отдали в прислуги к чужим людям. А ведь раньше они жили совсем по-другому. Мама была весь день дома и ходила в тонких белых перчатках, которые сейчас лежат в самом дальнем ящике. Если бы был жив папа, то Динке не надо было бы с утра мчаться в очередь за хлебом, потом в школу, потом сюда — чистить эту опостылевшую картошку и следить за очистками. Если бы был жив папа…
Разоблачение обрушилось неожиданно. Соседка, заметив странную кучку у окна, проследила за ее возникновением и заложила Динку хозяевам. Те, понятное дело, не слишком обрадовались динкиной изобретательности… Следить за ее добросовестностью стали тщательнее. Но скоро пришла Розка и забрала Динку домой. Там тоже не хватало рабочих рук — некому было стоять в очередях за хлебом и керосином. Динке не было еще и двенадцати, когда началась война.
* * *
Шел 1942 год.
* * *
Динка привычно потянулась под одеялом и открыла глаза — в комнате было оглушительно темно. Зимой и так рассветает поздно, а кроме того на всех окнах маскировка — ни один лучик света не выбьется наружу. У них дома все окна занавешены одеялами. Говорят, что из самолета летчик видит в окне даже горящую спичку. К Казани немцы еще не подошли, но иногда над городом летают немецкие самолеты.
Динка выскочила из постели и подбежала к окну, сдернула одеяло. На столе пря-ники. Их надо разложить по кучкам, на три сорта: большие, средние и маленькие. Цена у них тоже разная — в зависимости от размера. Теперь хлеб. Динка покупала буханку за пятьсот рублей. Если ее нарезать на шесть кусков, по сто рублей каждый, то получалось лишняя сотня. Но буханки должны быть низкие, но длинные, чтобы куски казались больше; Динка иногда даже ругалась из — за этого с продавцами в магазинах.
Уже половина седьмого — пора на базар. Динка схватила свое добро, проверила подкладку пальто — там деньги и карточки — и тихонько выбежала из дома, осторожно прикрыв за собой дверь. К семи она уже была на базаре.
Хлеб продавался быстро, как обычно, осталась одна буханка, а один кусок девочка съела сама. Пряников же оставалось еще много. Динка громко подзывала покупателей. Но большинство людей шло мимо, не обращая внимания на динкины пряники. Все думали о своих делах, у каждого были свои заботы, по-видимому, далекие от сладкого. Время приближалось к половине первого, Динке пора было идти в школу. Она уже собрала пря-ники в сумку, когда к ней подошла женщина в огромном мохнатом полушубке и спроси-ла: «Что продаешь?» Дина показала содержимое сумки: около килограмма пряников и одна целая буханка хлеба. Только когда женщина строго сказала: » Пойдем со мной», девоч-ка поняла, что это милиционер.
Динка, конечно, знала: то, чем она занимается, называется спекуляцией и запрещено по закону. Но что ей оставалось делать, когда однажды за ужином старшая сестра заметила, что динкин аппетит увеличился. Розке показалось, что сестра берет слишком много хлеба из общего, который лежал на столе. И с тех пор у Динки была своя, отдельная хлебная карточка. А дома она все ела без хлеба. Есть же хотелось постоянно — девочка росла. Поэтому и пришлось Динке заняться своим противозаконным «бизнесом». Она по-купала в магазине хлебные и сахарные карточки, а потом меняла их на товар. По сахар-ным карточкам давали пряники или конфеты, что было в магазине; один раз дали даже шоколад, правда, очень — очень мало. Сейчас у нее была своя бухгалтерия, зашитые в под-кладку пальто дебет и кредит. Ей было всего двенадцать, но она прекрасно знала, как достаются деньги, работала, как взрослая, на морозе. И за это ее забирают в милицию?
Пока Динка мысленно сокрушалась, они уже подошли к железным воротам и во-шли в огромный двор перед старинным деревянным зданием, покрытым желтой известкой. Во дворе изгибалась и шевелилась громадная очередь. Динка быстро сообразила, что это ее товарищи по несчастью. Пар от дыхания такого количества людей стоял как в бане, и девочке казалось, что он не летит в небо, как ему полагается, а стелется под ногами, как противный осенний туман. На душе у Динки было пасмурно. Милиционерша поставила ее в очередь и велела стоять, а сама куда — то ушла. Обернувшись, девчонка поняла, что убе-жать не получится, и, чтобы себя отвлечь, принялась разглядывать очередь. Здесь были самые разные люди. Кто — то одет в шубу, кто — то в тулуп, а женщина перед ней — вообще в старенькую телогрейку с дырой на рукаве. Но не это поразило Динку — в военное время главное не красота, а тепло, вот и накручиваешь на себя, что ни попадя, чтобы не замерзнуть. Странно было другое. Все в очереди что — то ели, причем делились друг с другом едой. Динка стояла и удивлялась, когда женщина в рваной телогрейке повернулась к ней и весело спросила:
— А тебя с чем поймали?
— Вот тут пряники и хлеб, — ответила оробевшая Динка.
— Ну и чего же стоишь? Ешь их!
— Я их не ем, я их продаю, — растерялась девочка.
— Вот дурочка! — расхохоталась женщина — ешь, все равно отберут, даром про-падет.
И Динка, пожалуй, впервые за множество дней, наелась досыта. Все в очереди делились друг с другом, разговаривали, шутили и смеялись. И пар от дыхания очереди уже не казался застывшим у земли болотным туманом. Белый и веселый, он улетал в небо и растворялся там, нежно тая.
Когда подошла ее очередь, стояли глубокие зимние сумерки. Динка поднялась на второй этаж, куда ей показали, и вновь увидела «свою» милиционершу, только уже без полушубка и в очках. Та выглядела очень бледной и усталой. Она не узнала Динку и грустно спросила:
— Чем торговала?
— Ничем, — ответила «преступница» (в очереди ее научили, как нужно отвечать)
— А что в сумке?
— Ничего, — вновь хитро улыбнулась Динка.
Милиционер, конечно, все давно уже поняла и лишь с легким вздохом попросила сказать фамилию, имя и адрес, пообещав придти и поговорить с динкиными родителями. С первым и вторым у девочки проблем не возникло, а вот над третьим она серьезно заду-малась. Вряд ли, действительно придут, но вдруг… Как расстроится мама, как будет ру-гаться Розка! Немного подумав, Динка назвала адрес директора школы…
Когда она вышла из ворот, было семь часов вечера. В школе шел последний урок — смысла идти туда не было, и Динка, как обычно делала после уроков, пошла в магазин, где работала мама.
Это был магазин от завода №404. Сразу же, как пришла, Динка села клеить талончики на карточки. Зеленые — дети, 300 грамм; розовые — иждивенцы, 300 грамм; синие — рабочие, 400 грамм, желтые — особые рабочие, 800 грамм, красные…Потом она, как обычно, выкупила оставшиеся карточки и тут же отоварила их. Сегодня на сахарные кар-точки дали конфеты. Завтра она опять пойдет на рынок, конфеты расходятся хорошо. Аккуратно сложив товар в сумку, она пошла мыть полы. Мама возила мокрой тряпкой грязь, а Динка вытирала начисто. Наконец все было закончено. Мать и дочь шли домой, крепко прижавшись и держась друг за друга, чтобы не упасть. Был час ночи. На улице было не просто темно, а ужасно темно. Светомаскировка. Когда они пришли домой, было два часа ночи.
* * *
Сегодня все шло просто замечательно. Динка продала уже все и летела в школу. Прибежав, она с разбегу плюхнулась за парту и достала из сумки (ее приносила в школу младшая сестра) учебник. Сразу же прозвенел звонок, и в класс вошла учительница. Дин-ка сидела за своей третьей партой около окна и тихонько считала заработанные за день деньги. Учительница нахмурилась: » Багаутдинова! Что ты там делаешь? Опять деньги считаешь? Быстро к доске!» Это был урок татарского языка. Динка старательно читала отрывок из какой — то повести. Все вроде бы было хорошо, но учительнице не понрави-лось, как ученица выговорила слово (по-русски это союз «и»), точнее произноше-ние специфического татарского звука. Динка прочитала еще раз, но от волнения вышло еще хуже. Учительница была в плохом настроении.
— Багаутдинова, ты надо мной издеваешься?
— Нет, — прошептала Динка
— Тогда говори правильно.
— У меня не получается, еще тише сказала девочка.
— Если ты сейчас же не прекратишь паясничать, я поставлю тебе » двойку»! — пригрозила учительница.
— Ну и ставьте! — с неожиданным вызовом бросила Динка.
— Я тебе пять » двоек» подряд поставлю в журнал!
— Ставьте, ставьте, — задрала подбородок девчонка
Раскипятившаяся учительница тут же вывела в журнале напротив динкиной фамилии пять » двоек» подряд.
В то время в школе был оригинальный способ борьбы за успеваемость. Если кто — то получал » двойку», то был обязан пилить дрова для школьной котельной. Портфели двоечников забирались в учительскую до окончания работы. Получалось, что Динка должна была пилить дрова пять дней подряд. И все бы ничего, но на улице было очень холодно: всю зиму стоял мороз сорок градусов, а у Динки не было валенок, их давали только тем, у кого отцы погибли на фронте. А ее папа умер задолго до войны. Валенки у них были одни на всю семью, да и те сплошь дырявые.
Когда Динка вышла на улицу, то чулок, которым она затыкала дыру на пятке, вылез, и теперь он тянулся за ней как змея. Все вокруг начали смеяться над Динкой и показывать на нее как на чучело. Чертов чулок замерз, его было совершенно невозможно свернуть и засунуть на место. На глазах у Динки выступили злые слезы, и она убежала обратно в школу. Немного поплакав под лестницей, она решила, что не будет пилить эти проклятые дрова. Осторожно выбравшись из-под лестницы, она подошла к полуоткрытой двери в учительскую. Заглянув, она увидела, что там никого нет. Динка быстро схватила свою сумку из кучи на столе и побежала в туалет. Там она выкинула ее из окна прямо на снег, а потом вылезла из того же окна сама. Подобрав сумку, она пошла домой. Ей тогда было двенадцать лет, и она училась в четвертом классе. Больше в школу она не пошла. Никогда.
* * *
Потом она вырастет, будет работать, станет мастером спорта, чемпионом РСФСР по гребле на байдарках. Выйдет замуж, у нее родятся две дочери. И ее заветной мечтой будет дать им образование — то, чего не было у нее самой. Только она будет знать, чего ей это стоило, для этого она будет работать и днем и ночью. И ее мечта исполнится. Обе до-чери закончат вузы, станут хорошими людьми, и она по праву будет гордиться ими.
И глядя на эту, такую полную жизни, теперь уже старушку, никто не сможет представить, каким было ее военное детство. Она не озлобилась, а наоборот, открылась навстречу людям. Зная, как тяжело бывает, если никто не поддерживает, она всегда готова помочь всем. И ее всепокоряющая доброта, как солнце, притягивает к ней всех, кто ее знает.
Я горжусь своей бабушкой и очень ее люблю.