Куприн Александр Иванович родился в августе 1870 г. в Пензенской губернии; по матери происходит из рода татарских князей Колончаки. Учился во 2 кадетском корпусе и Александровском военном училище. Писать начал еще юнкером; первый рассказ его: «Последний дебют» был напечатан в 1889 г. в московском «Русском Сатирическом Листке». В 1894 г. Куприн оставил военную службу, работал в провинциальных изданиях, изучал зубоврачебное искусство, служил в технических конторах, занимался землемерием, был актером; все это впоследствии отразилось в его творчестве. Ранние очерки Куприна изданы в Киеве, в двух сборниках: «Киевские типы» (1896) и «Миниатюры» (1897); они довольно бледны и поверхностны. Первый большой рассказ, выдвинувший Куприна как писателя, «Молох», был напечатан в 1896 г. в «Русск. Бог.»; за ним последовали: «Ночная смена» (1899), в «Мире Божием», и ряд других рассказов, печатавшихся в этих двух журналах. В 1901 г. Куприн поселился в Петербурге, сделавшись ближайшим сотрудником «Мира Божьего» и издательства «Знание». Этим издательством выпущены первые два тома сочинений Куприна (1903 и 1906). Позднее собрание сочинений Куприна выпущено в Москве, а также дано, в 1912 г., в приложениях к «Ниве» (в восьми томах). В 1914 г. Куприн призван на военную службу. Куприн — писатель переходного времени. В его творчестве запечатлелось настроение «бездорожной» эпохи, но не того ее беспросветно-пессимистического поколения, которое изображено у Чехова, а более молодого. Общественные сумерки в это время уже близились к концу, но все еще оказывали большое влияние на психологию интеллигенции. Главные лица первых рассказов Куприна: инженер Бобров («Молох»), доктор Кашинцев («Жидовка») и студент Сердюков («Болото») имеют много общего с чеховскими героями. Это — чуткие, совестливые, но надломленные, душевно усталые люди, запутавшиеся в рефлексиях и гамлетовских настроениях. Их ужасает зло мира, они остро сочувствуют чужим страданиям, но неспособны к борьбе. Сознание собственного бессилия побуждает их воспринимать жизнь только со стороны ее жесткости, несправедливости и бесцельности. Однако, и у этих рефлектирующих героев Куприна заметна новая черта, отличающая их от чеховских пессимистов. Они органически любят жизнь и цепко за нее держатся. Разум у них говорит одно, сердце — другое. Когда измученный неврастеник, морфинист Бобров приходит к решению о необходимости покончить с собой, правдивый внутренний голос нашептывает ему, что он этого не сделает. «Зачем перед собой притворяться? Ты слишком любишь ощущение жизни, чтобы убить себя…» В студенте Сердюкове эта любовь к ощущению жизни, столь характерная для нового поколения, еще очевиднее. Он потрясен несчастиями лесника и его семьи, медленно гибнущих от лихорадки, он остро сочувствует бедным людям и, ночуя в их избе, доходит до галлюцинаций, до кошмаров; жизнь представляется ему невозможной при существовании подобного рода страданий, жестокостей и несправедливостей судьбы… Но с наступлением утра от этих болезненных настроений у Сердюкова не остается и следа. Его охватывает неудержимое желание самому поскорее выбраться из отвратительного тумана. Ему «вдруг жадно, до страдания, захотелось увидеть солнце», и, когда он, наконец, взбежал на бугор, он «задохнулся от прилива невыразимой радости». Знаменательный финал этого рассказа звучит почти символически для творчества Куприна, для той общественной полосы, которая в нем отразилась. «Туман лежал белой колыхающейся бесконечной гладью у его ног, но над ним сияло голубое небо, шептались душистые зеленые ветви, а золотые лучи солнца звенели ликующим торжеством победы». Маленькие искорки постепенно разгорелись в целое пламя. Позднейшие произведения Куприна, особенно его знаменитый «Поединок» — настоящий апофеоз жизни. Для нового жизнеощущения интеллигенции нашлась и соответствующая идеология — в ницшеанстве. Проповедниками индивидуализма в «Поединке» выступают Ромашев и, главным образом, Назанский, с его крайним девизом: «когда меня не станет, то и весь мир погибнет…» Эти убежденные ницшеанцы искренно преданы новой вере, но слишком слабы, чтобы проводить ее в жизнь. Куприн хорошо уловил это несоответствие между «культом личности» и дряблостью его носителей. Индивидуалистические настроения Куприна выразились не только в обрисовке новых интеллигентов, но и в создании целого ряда своеобразных героев в духе горьковских босяков — простых, цельных, непосредственных, здоровых натур, живущих полною, напряженною жизнью. Таков, например, силач и атлет Бузыга в «Конокрадах», которого «хоть чем хочешь бей, а уж печенок ему, не-ет… не отобьешь, потому что у него печенки к ребрам приросли». В изображении этих стихийных индивидуалистов, полных жизни и близких к природе, больше всего обнаруживаются писательские особенности Куприна. Тут он дает волю своей бурной жизнерадостности, забавляясь пестрой игрой красок, иногда грубоватых, но ярких, непринужденностью поз, непрерывностью движения. В этой именно области особенно чувствуется отличие Куприна от его ближайшего учителя — элегического, сдержанного Чехова; чувствуется, что Куприн вырос под иным, более ясным небом. Талант Куприна достигает наибольшего расцвета в «Поединке», лучшем из произведений Куприна. Яркий бытописатель здесь соединился в Куприне с психологом и лириком. Тема «Поединка» так была ясна и дорога автору, что для развития ее не потребовалось никаких усилий; она излилась сама собой. Захватывающее общее впечатление от «Поединка» не мешает отчетливости его отдельных фигур. Каждая из них не только интересна, как часть большого целого, но и сама по себе живет своей собственной жизнью. «Поединок» появился в средине 1905 г., вскоре после несчастной для России войны с Японией, и потому обратил на себя внимание, главным образом, своей бытовой стороной, резкой критикой военной среды. Картины военного быта и военной психологии, нарисованные в «Поединке», были как бы иллюстрациями к недавним военным неудачам. Теперь, с объективной точки зрения, бросается в глаза не столько эта резкая критика, сколько общий фон ее. Обрисованная у Куприна военная среда является вместе с тем характерной картиной всей дореволюционной русской жизни. Тема, которую предполагал использовать для ненаписанного романа Ромашев: «ужас и скука военной жизни» — могла бы быть темой любого общественного романа того времени. Везде замечалось омертвение и оскудение, везде царили скука и шаблон. «Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни», угнетавшее подпоручика Ромашева, было присуще всем чутким обывателям старой России, не успевшим преодолеть идейного «бездорожья». Потребностью заглушить его и обусловлена обличаемая в «Поединке» распущенность офицерских нравов, грубость и жесткость военных в отношении друг к другу и к подчиненным. И главный порок, алкоголизм, изображению которого у Куприна посвящены такие яркие страницы, был распространен не только среди военного сословия, а во всей России. Офицеры Куприна (как в «Поединке», так и в рассказах) находятся в тесном духовном родстве с его штатскими героями. Это — неврастеники, для которых невыносимы впечатления будничной действительности, люди с «заживо содранной кожей», как у инженера Боброва. Они остро реагируют на чужое страдание, возмущаются жестоким порядком вещей, но для его изменения ничего сделать не могут; им суждены только «благие порывы». Психологически к «Поединку» тесно примыкает яркий рассказ: «Река жизни». Это заключительный акт той интеллигентской драмы, которая изображена в произведениях Куприна. Небольшой период времени отделяет «Реку жизни» от «Поединка», но в общественном настроении успел произойти большой поворот, — пронеслась волна освободительных событий. Герой Куприна (все тот же доброжелательный и чуткий, но не жизнеспособный интеллигент) не остался к ней равнодушным, он ринулся ей навстречу, но сразу почувствовал, что в новой жизни ему нет места. Как и Назанский, он индивидуалист, поклонник новой веры — «священного уважения к своему радостному, гордому, свободному я». И так же, как у Назанского, его индивидуализм носит совершенно особенную, русскую — альтруистическую, общественную окраску. Он славит жизнь, но уходит из нее, потому что считает себя недостойным ее. «В теперешнее время тяжело и позорно и прямо невозможно жить таким, как я…», пишет он в предсмертном письме к другу. Оптимистическое отношение к жизни особенно рельефно сказывается у Куприна в двух областях; в высоком представлении о любви, как о таинственном даре, ниспосылаемом только избранникам (пламенные речи Назанского, трагический роман Ромашева с Шурочкой, безнадежная любовь в «Гранатовом браслете»), и в его отношении к природе, как к живому целому. Чувство природы у Куприна отличается большой интенсивностью. Его «описания» могут сначала показаться несколько старинными — слишком подробными и цветистыми; но постепенно эта гибкая, тонкая «цветистость» начинает захватывать, ибо ее детали — не риторические метафоры, а творческие искорки; они зажглись от того сложного, жадного восприятия мира, о котором говорил другой вдохновенный певец земли, Мопассан, и которое свойственно Куприну (сон Изумруда в рассказе того же названия, охота в рассказе «На глухарей»). Внешней остроте восприятия у Куприна соответствуют его внутренняя полнота и углубленность. Каким-то особым чутьем, подсознательным разумом Куприн улавливает затаенную сущность вещей, связь причин и следствий, первооснову жизни и ее глубокий смысл, несмотря на кажущуюся случайность отдельных явлений («Вечерний гость», «Река жизни», мистика Назанского в «Поединке»). В область художественных приемов Куприн не внес ничего существенного нового. Только в позднейших рассказах («Река жизни», «Штабс-капитан Рыбников» и др.) у него замечается некоторая перемена — явное тяготение к импрессионизму, к драматизации рассказа, и большая его сжатость. Но в большом романе-хронике «Яма», где Куприн выступает гуманным бытописателем домов терпимости, он снова возвращается к старым реалистическим приемам. Не стремясь к новизне в области формы, Куприн углублял и изощрял хорошее старое. — См.: А. Измайлов «Песни земной радости» («Литературный Олимп», М., 1911); А. Луначарский (Сборник «Отклики жизни», 1906); К. Чуковский «От Чехова до наших дней»; В. Львов-Рогачевский (Сборник «Борьба за жизнь», 1907); Е. Колтоновская (Сборник «Новая жизнь», 1910, и «Вестник Европы», 1915, № 1); Н. Шапир («Северные Записки», № 12, 1914). Е. Колтоновская.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)