Бесовство по Достоевскому

Знаешь… что я тебе скажу:
если 6 только я зарезал из того,
что голоден был, то и теперь бы
счастлив был! Знай ты это!
Раскольников
Бесовство по Достоевскому — это прежде всего отрицающее, разрушительное начало мира, человеческого сознания, отраженное во всех сферах жизнедеятельности. Основанием для того бесовства, которое исследовал писатель в своем романе, не случайно послужило именно псевдореволюционное нечаевское дело. Вот хотя бы такой пункт «Катехизиса»: революционер обязан «разорвать всякую связь… со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями и нравственностью этого мира. Он для него враг беспощадный, и если бы он продолжал жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение…»
Поистине идея всеобщей погибели, философия разрушения ради разрушения, своеобразный сатанизм сознания, бесовство.
Если бы мы захотели отыскать корни такого сознания, то должны были бы прийти к двум его основаниям, к разделению человечества на две категории — господ и рабов по природе, с разными, свойственными каждой из них системами ценностей, в том числе и этических. «Есть мораль господ и мораль рабов», — скажет Ницше, но скажет уже после Раскольникова, после бесов Достоевского, и скажет вовсе не потому, что прочитает их теории и будет следовать им. Нет. А потому, что Достоевский, рисуя своих бесов, уже предвидел и наступление ницшеанства, и более отдаленные идеи вполне реальных исторических беснований. В свое время Достоевский провозглашался едва ли не учителем или даже просто предшественником Ницше. На самом деле «властитель дум» буржуазного сознания конца XIX — начала XX века — лишь один из героев Достоевского, как бы вышедший из его романа «Бесы», реализовавшийся в самой действительности.
Разделение человечества на две категории и признание лишь за одной из них права на господство прямо связано и со следующим шагом — с признанием себя самого, собственного «я» центром мира и мерой всех вещей, то есть опять-таки с бесовским сознанием эгоцентризма.
«Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» — вопрошает герой «Записок из подполья» Достоевского и с демонизмом обывателя ответствует: «Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Ибо, по убеждению подпольного демона,»человеку надо одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела». Сознание героя «Записок», разделяющего весь мир на две категории: «я» и «они», — не его личное изобретение. Он скорее сам жертва этого сознания, нежели его создатель. Князь Валковский из «Униженных и оскорбленных» — отнюдь не униженный и не оскорбленный, в отличие от того же героя из подполья. Но его философия жизни, по сути, та же, что и у героя из подполья… Все для него вздор. Не вздор лишь единственное: «я сам. Все для меня, и весь мир для меня создан… Я, например, уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю… Угрызений совести у меня не было никогда. Я на все согласен, было бы мне хорошо».
«Возлюби самого себя» — идеал и программа не только героя из подполья и Банковского, но и праздного Свидригайлова, и человека дела — Лужина. Но вот Раскольников живет страстной мечтой о благе для ближних, своих хотя бы, да и для всего человечества в идеале. Но и он во имя блага разделяет человечество на две категории (то же в основе своей разделение, что и у Великого инквизитора), и он берет за идеал своеволие личности (Ликург, Солон, Магомет, Наполеон), которая «право имеет» решать, кому жить, а кому умереть. Наиболее обаятельной в этом смысле была, конечно, личность Наполеона. Раскольников — нищий студент. Наполеон не был нищим. Но по природе своей преступления того и другого родственны, хотя и, естественно, разномасштабны.
Писарев в свое время утверждал, что корень преступления Расколь-никова в его нищете, но сам Раскольников мог бы ответить ему словами, сказанными им Соне Мармеладовой: «Знаешь… что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, то и теперь бы счастлив был! Знай ты это!»
Какова природа того начала, которое движет идеей героя «Преступления и наказания»? «Не рассудок, так бес!» — сознает сам Раскольников и притом «странно усмехаясь»… Достоевский был свидетелем эпохи крайнего кризиса старых форм классического гуманизма, основная формула которого — «человек есть мера всех вещей» — необходимо вырождалась в крайность буржуазного сознания: «Я есть мера всех вещей».
Достоевского не менее других русских писателей мучили язвы социальной несправедливости, и он боялся не их устранения, его пугала все более распространявшаяся другая чума, «моровая язва» того типа сознания, которое он определил как бесовство, которое могло бы, по его убеждению, «окончательно сделать Россию вакантною нациею»… Достоевский боялся, как бы ненависть к определенным сторонам российской действительности не стала бы только удобной формой проявления ненависти к России вообще. И прежде всего к народной России. Потому что именно «в народных началах заключаются залоги того, что Россия может сказать слово живой жизни ив грядущем человечестве».
И в этом плане в «Бесах» особую наполненность приобретает фраза рассказчика: «Аплодировала уже чуть не половина залы; увлекались невиннейше; бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?» Отношение к своему народу, к своей стра не, как к чужому и даже чуждому, как к материалу, средству достижения любой ценой своих, антинародных по природе, целей, — вот что пугало Достоевского, вот с каким бесовством сознания воевал он, вот о чем предупреждал и пророчествовал.
Реальные герои Достоевского, охваченные болезнью бесовства, несут в себе не только черты конкретно-исторических проявлений его эпохи, но и бытийные, включающие в себя опыт тысячелетия и открывающие нам глаза на ту перспективу, которую несло и несет в себе их человеконенавистническое сознание.