Душа хотела видеть тело тощим и голодным, отвратительным… Эта душа сама была еще тощей… и жестокость была вожделением этой души. Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собой?… Ничтожество ваших грехов вопиет к небу.
Заратустра
Религия и религиозность. Что мы вкладываем в эти понятия? По каким критериям мы оцениваем степень религиозности человека? Какие важные составляющие включают в себя два эти понятия? На эти и другие вопросы следует опираться при рассмотрении одной из основных идей пьесы А. Н. Островского «Гроза».
Мы привыкли связывать понятия греха, возмездия и покаяния с понятием «религия». Причем «грех», «возмездие», «покаяние» — это своего рода религиозные константы, опровергать либо подвергать сомнению которые просто не укладывается в сознании «истинно верующего» человека.
С позиции нравственности и морали принято полагать, что религия (любая религия) несет в себе законы истины и справедливости, добра и прощения. Безусловно, это так Но это справедливо при идеальном рассмотрении религии. Но если подойти к этому вопросу со стороны человеческого фактора (со стороны одного человека, личности по отношению ко всему человечеству), то многие основополагающие религиозные законы вступят в противоречие с личной свободой человека. К примеру, основные заповеди христианской религии в большинстве своем основаны на запрете, определенном табу. Преступить запрет — значит совершить грех, стать на путь греховной жизни. «Всякий, делающий грех, делает беззаконие; и грех есть беззаконие» (1 Ин.3:4). Из этого всего следует, что ставший на путь порока нарушает Закон Божий, следовательно, он виновен, и должен бояться наказания.
«Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умирать не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой. После этого разговору-то, — вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! Страшно вымолвить!» — запуганная своей же собственной религиозностью, так говорит Катерина Варваре в конце первого действия пьесы. По сути, грех Катерина совершила уже мысленно, и это угнетает ее, это каким-то образом обесценивает ее собственную жизнь, ставя во главу угла вину и осознание этой вины как преступления
По сути своей, религиозность Катерины сходна с религиозностью Кабанихи: они обе не помнят о милосердии и прощении, и делают из Бога страшного судью, воля которого — запрещать и карать. Утверждение «Бог есть любовь» теряет смысл в мире запрета. Идиллическая гармония семейной жизни замкнута на формальности. По религиозным соображениям человек, попавший в узы брака, не имеет права их разорвать. Назад дороги нет, шаг в сторону — прелюбодеяние, а значит грех. А если в союзе двух, людей нет любви, есть либо привычка, либо принуждение? Вся оставшаяся жизнь человека превращается в ад. Немудрено, что Катерина так обесценила свою жизнь. «… Что-то со мной недоброе делается, чудо какое-то!» Это смутное чувство, которое Катерина, конечно, не может обьяснить рационалистически, — просыпающееся чувство личности В душе героини оно, естественно, в соответствии со всем жизненным опытом купеческой жены, приобретает форму индивидуальной, личной любви. Свою любовь Катерина воспринимает как страшный, несмываемый грех, потому что любовь к чужому человеку для нее, замужней женщины, есть нарушение нравственного долга, а религиозные заповеди для Катерины полны первозданного смысла.
Катерина — личность и фанатик одновременно. Уже осознав свою любовь к Борису, она изо всех сил стремится ей противостоять, но не находит в этой борьбе опоры: вокруг нее уже все рушится, и все, на что она пытается опереться, оказывается пустой оболочкой, лишенной подлинного нравственного содержания. «Гроза», таким образом, не «трагедия любви», а, скорее, «трагедия совести». Сознание греха не оставляет Катерину и в минуту счастья, и с огромной силой овладевает ею, когда счастье кончилось. Катерина кается всенародно без надежды на прощение — вот он, мотив покаяния. Гибель Катерины поэтому предрешена и неотвратима, как бы не повели себя люди, от которых зависит ее жизнь. Она кается сама себе. Сама себе признается в своей любви, на которую у нее не хватает воли.
«Разве Я хочу смерти беэзаконника?» — говорит Господь Бог. Не того ли, чтоб он обратился от путей своих и был жив? «Ибо Я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог; но обратитесь — и живите!» Получается, что Катерина должна признать преступлением свою любовь и покаяться в ней, а затем вернуться обратно, в тот ад, из которого она должна была выйти по велению любви.
Катерина — жертва не кого-либо из окружающих (что бы ни думали по этому поводу герои пьесы), а хода жизни.
Мир фанатизма суров. Из Бога сделали карателя. Его бесценный дар — жизнь — воспринимается как обязанность. Красота и любовь принимают уродливые формы. «Красота! А ты молись Богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-то ведь погибель наша!» — даже разум не служит истинной воле человека. А разразившаяся природная гроза пугает всех (кроме Кулигина) страхом возмездия за грехи.
Гроза — символ Божьего гнева и Божьей кары (такая символика есть и в Библии, и в святоотеческой традиции). Именно под впечатлением грозы (а сочетании с изображением «геенны» на фресках «сводчатой галереи» и с пророчествами «полусумасшедшей барыни») Катерина признается Тихону в совершенной измене.
Вспомним, что в споре Дикого и Кулигина по поводу установления громоотвода Кулигин называет грозу «электричеством», то есть сводит это понятие к простому явлению природы, снимает с нее символический покров. С другой стороны, тот же Кулигин истолковывает грозу в глубокой религиозно-философской перспективе: «Гроза убьет! Не гроза это, а благодать! Да, благодать! У вас все гроза!… Изо всего-то вы себе пугал наделали».
Этих «пугал» действительно понаделали сами люди, мирно прикрыв их якобы религиозной моралью.
Но религия религии рознь. Вопрос об истинной и ложной религиозности очень сложен, и до сих пор еще не решен. И в наши дни многие религии, прикрываясь ложной лояльностью, все еще продолжают запрещать то, что запретить невозможно.
Все это позволяет истолковать пьесу «Гроза» как религиозно-философскую притчу. Если «гроза» — суд Божий, то для фарисея или воинствующего язычника Бог будет грозой, а для верящих в любовь — это «не гроза».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)