В записных книжках Антона Павловича Чехова есть небольшая заметка’ «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть..» Это определение, как всегда у Чехова краткое, вводит нас в атмосферу его художественных и духовных исканий. Звучит здесь вера в то, что человек способен на изменение, что нравственное пробуждение скрыто в натуре каждого, что понятия чести и достоинства присущи всем людям.
В те годы среди литераторов было модно расписывать дурные свойства человеческой души, находить в ней звериное начало. Чехов, рассматривая внешне отрицательных героев, всегда видел в них ростки высокости. Тут, кстати, проходит граница между Чеховым и модным тогда Мопассаном, которому так часто не хватало веры в то, что человек станет лучше.
Чеховская вера в человека не отрывается от правды: читатель должен увидеть себя в литературе таким, каков он есть. Иначе говоря, не выдуманным, не сочиненным, не «отредактированным» писателем. Чехов убежден, что подлинному писателю противопоказано навязчивое комментирование поступков своих героев. Он должен убеждать читателей и зрителей не рассуждениями, не декларациями, но правдивым изображением.
Вот как много скрыто в чеховской заметке, состоящей из одной короткой фразы. Воедино слиты в ней вера в человека, 8 честь и достоинство этого человека и художественная правда.
«Современные драматурги, — писал он брату Александру, — начиняют свои пьесы исключительно ангелами, подлецами и шутами — пойди-ка найди сии элементы во всей России! Найти-то найдешь, да не в таких крайних видах, какие нужны драматургам».
Вот против этих «крайних видов», против умозрительного высветления или, наоборот, неоправданного очернения героев последовательно выступает Чехов. Изображенные им характеры правдивы, а потому неисчерпаемы.
Например, Ольга Ивановна, героиня рассказа «Душечка», — очень ограниченна, у нее нет своего мнения, она живет тем, что повторяет чужие высказывания. Но не торопитесь ставить на ней крест. Она добра и отзывчива, способна к бескорыстной любви, к самопожертвованию. Насколько же она симпатичнее всех своих торопливых, занятых только собой спутников! А за чужого ей мальчика Сашу «она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?».
Многие литераторы 80-90-х годов XIX века показывали неодолимо гнетущее* влияние среды, их герои уныло повторяли: «Среда заела!» Чехов же сосредоточивает внимание на том, как человек противостоит своей среде, как он выбирается из-под гнета раз и навсегда заведенных правил, условностей, привычек; иначе говоря, как он противоборствует укладу жизни, защищая интуитивно собственное достоинство.
Художественные приемы Чехова, его реализм не всегда были понятны читающей публике, воспитанной на душещипательных романах Провал «Чайки» на Александрийской сцене прекрасно отразил предвзятость читательского вкуса того вре-мени. Суровое и сдержанное творчество с мощным подтекстом, лишенное авторских излияний и указок, не сразу пробило дорогу к публике Но уж зато потом триумф пьесы в Московском Художественном театре был ослепительным.
Действие в «Чайке» все время переходит от одного персонажа к другому. Сюжет пьесы строится на душевном разладе героев и мучительных «несовпадениях». Учитель Медведенко любит Машу, но она, даже выйдя за него замуж, не отвечает взаимностью — все ее душевное внимание отдано Треплеву. Он, в свою очередь, любит Нину, но она увлечена Тригориным, который вскоре бросает ее и возвращается к Аркадиной. Даже в таком кратком пересказе ощущается совершенно непривычная для тогдашних зрителей новизна построения пьесы, вся ее трагикомическая противоречивость.
Идеи пьесы о противостоянии грубой жизни, о поисках нового в искусстве не просто провозглашались, но оказывались итогом резкого столкновения мнений, манер поведения, символических образов. И сквозь все действие проходил образ подстреленной чайки, мощный символ, как и в последней чеховской пьесе, «Вишневый сад», образ вырубаемой красоты. Много грустного в пьесах Чехова, но «печаль его светла», а финалы всегда лишены «конечности», открыты будущему.
Чехов не сомневался в скрытых достоинствах любого человека, он был уверен, что достаточно подвести героя к литературному зеркалу, чтобы эти достоинства пробудились.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)