Я начинаю любить Кавказ,
хотя посмертной, но сильной любовью.
Действительно хорош этот край дикой,
в котором так странно и поэтически
соединяются две самые противоположные
вещи — война и свобода.
Л. Толстой
Поиски верного тона повествования были в процессе работы Л. Н. Толстого над «Казаками» особенно напряженными. С самого начала повесть создавалась в полемике с романтическими сочинениями о Кавказе. Вместо воображаемых поэтических картин, «Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей», рисующихся Оленину, когда он едет на Кавказ, ему предстояло увидеть настоящую жизнь, подлинных людей и природу во всей ее первозданной естественности. Но эти действительные образы были не менее, а только иначе поэтичны. Воспроизвести поэзию реальности для Толстого — важнейшая художественная задача. «Казаки» — одна из самых поэтических его книг.
Неудивительно, что он, вообще не писавший стихов, начал со стихотворения («Эй, Марыша, брось работу!»), потом пробовал писать свою казачью поэму ритмической прозой, а в окончательный текст повести ввел много песен. Прекрасным стихотворением в прозе звучит рассказ о том, как ранним утром Оленин вдруг увидел горы. Рефрен «а горы…» задает высокий поэтический тон всему дальнейшему повествованию.
И рядом с этим — подчеркнуто деловые, с цифрами, почти этнографические описания терских станиц, строго реалистический рассказ о жизни и быте гребенского казачества. Эпический замысел, «объективная сфера» (по словам самого Толстого), история и характер целого народа впервые при работе над «Казаками» занимали его с такой силой.
Работая над своей кавказской повестью, Толстой, несомненно, оглядывался назад и воспринимал Пушкина и Лермонтова как своих предшественников.
В 1854 году его поразили «Цыганы», которых он «не понимал» прежде. В главном конфликте повести (столкновение «цивилизованного» человека с простыми людьми, «детьми природы»), в ее названии и даже в расстановке основных персонажей (Алеко — Оленин, старый цыган — старик Ерошка, Земфира — Марьяна, молодой цыган — Лукашка) Толстой следовал пушкинской традиции и в то же время воплощал в своем произведении новые идеи, созвучные его времени.
Оставив Москву и попав в станицу, Оленин открывает для себя новый мир, который сначала глубоко заинтересовывает его, а потом неудержимо влечет к себе.
По дороге на Кавказ он думает: «Уехать совсем и никогда не приезжать назад, не показываться в обществе». В станице он вполне осознает всю мерзость, гадость и ложь своей прежней жизни. Его отношения с казачкой Марьяной — не флирт, не ухаживание, а настоящая любовь, проясняющая смысл бытия.
Однако стена непонимания отделяет Оленина от казаков. Самоотверженный поступок (подарок Лукашке коня) вызывает лишь удивление и усиливает недоверие к нему станичников: «Поглядим, поглядим, что из него будет»; «Экой народ продувной из юнкирей, беда!.. Как раз подожжет или что…»
Его восторженные мечты сделаться простым казаком не поняты Марьяной и следующим образом оцениваются ее подругой Устенькой: «а так, врет, что на ум взбрело. Мой чего не говорит! Точно порченный!» И даже Ерошка, любящий Оленина за его «простоту» и, конечно, наиболее близкий ему из всех станичников, застав Оленина за писанием дневника, не задумываясь советует бросить пустое дело: «что кляузы писать!»
Но и Оленин, искренне восхищаясь жизнью казаков, чужд их интересам и не приемлет их правды. В горячую пору уборки, когда тяжелая, непрестанная работа занимает станичников с раннего утра до позднего вечера, Оленин, приглашенный отцом Марьяны в сады, приходит с ружьем на плече стрелять зайцев. «Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать!» — справедливо замечает бабушка Улата. И в конце повести он не в состоянии понять, что Марьина горюет не только из-за раны Лукашки, а еще и потому, что пострадали интересы всей станицы — «казаков перебили». Повесть завершается грустным признанием той горькой истины, что стену отчуждения не способны разрушить ни страстная любовь Оленина к Марьине, ни ее готовность полюбить его, ни его отвращение к светской жизни и восторженное стремление приобщиться к простому и милому ему казачьему миру.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)