Тогда человек станет лучше,
когда вы покажете ему,
каков он есть…
А. Чехов
Свой творческий путь Чехов начинал с веселой и язвительной насмешки, с юморесок, в которых очень скоро обнаружился сильнейший сатирический заряд.
…На вокзале встретились два приятеля — толстый и тонкий. Они взволнованно вспоминают дни детства, гимназию, рассказывают друг другу, кто как живет. А живут они по-разному. Тонкий дослужился до коллежского асессора — чин небольшой, жалованье плохое, но, говорит он, «пробавляемся кое-как». А толстый? Небось уже статский советник? «Нет, милый мой, поднимай выше, — сказал толстый. — Я уже до тайного дослужился. Две звезды имею».
И сразу перечеркнута умилительная картина встречи двух приятелей, друзей детства. Не два человека перед нами — толстый и тонкий, а два чина — большой и маленький, тайный советник и коллежский асессор. Один стоит на верхней ступени служебной лестницы, другой — где-то там внизу.
Причем толстый и не требует от тонкого никакого почитания, подобострастия. Он даже морщится от его угодливых слов. Но так глубоко въелась в душу тонкого как будто врожденная привычка гнуть спину пе ред вышестоящим, что он рассыпается в льстивых комплиментах перед своим былым соучеником: «Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с».
Интересно, что в ранней редакции рассказа толстый вел себя грубо и величественно, надувался «как индейский петух». Позднее Чехов переделал рассказ: толстый не важничает, не делает тонкому выговора. Он вообще как будто не любитель чинопочитания, не дает к нему внешне никакого повода. С тем большей выразительностью прорывается страшная сила подхалимства — она владеет тонким даже тогда, когда это вроде бы и не требуется обстоятельствами.
Во многих рассказах молодого Чехова — таких, как «Смерть чиновника», «Хамелеон», «Маска», «Вверх по лестнице», «Винт»,- неизменно «чин» оказывается важнее «человека». С веселой иронией и в то же время с грустной усмешкой рисует молодой Чехов «тонких», сгибающихся в три погибели перед «толстыми», судорожно пытающихся вскарабкаться вверх по холодным ступеням громадной бюрократической лестницы.
Пожалуй, самый сильный рассказ молодого Чехова — «Унтер Пришибеев». Его герой — лицо не официальное, кляузник и притеснитель не по должности, а по привычке, так сказать, по любви. Он кричит на людей, расталкивает народ, составляет списки мужиков, которые песни поют, кляузничает, доносит, «пришибает» — и все это он делает не по службе. Он действует «сверхштатно». Недаром первоначально рассказ назывался «Сверхштатный блюститель». Так велика сила всеобщей пришибеевщины, так глубоко вошла в натуру этого сморщенного унтера с колючим лицом и хриплым, придушенным голосом привычка кричать на людей простого звания, что поистине он предстает порождением целого пришибеев-ского уклада, строя жизни.
Враг чинопочитания, молодой Чехов зло высмеивал «меркантильный дух» собственников и обывателей, показывал грязную, прозаическую изнанку их возвышенных речей, «романтических» чувств.
…Молодой человек провожает любимую девушку. Прощаясь, оба плачут. Они расстаются на неделю, а страдают так, будто не увидятся целую вечность. Он просит ее передать приятелю 25 рублей. И в последний момент, когда поезд должен тронуться, он врывается в вагон.
«- Варя! — сказал он, задыхаясь. — Голубчик… Расписочку дай! Скорей! Расписочку, милая! И как это я забыл?» («Жених»).
Поезд отходит, молодой человек ругает себя за оплошность, за мальчишество. А потом вздыхает: «К станции, должно быть, подъезжает теперь. Голубушка!» И это заключительное ласковое слово «Голубушка!» — последний штрих, дорисовывающий портрет «жениха». Перед нами не какой-нибудь сухарь, скупец, нет, это самый обыкновенный человек, он влюблен в свою прелестную белокурую Варю. И она отвечает ему взаимностью. Но любовь — любовью, а расписочка — расписочкой.
Первоначальное название рассказа «Жених» — «В наш практический век, когда и т. д.». Насмешливый заголовок этот можно было бы отнести ко многим рассказам, сценкам, анекдотам молодого Чехова, где претенциозно-приподнятая, аффектированная любовь персонажей неожиданно оборачивается сугубо прозаической стороной. Сначала писатель создает иллюзию чего-то красивого, поэтического, почти неземного. С тем большей силой и сатирическим эффектом показывает он в неожиданной развязке действительное лицо жизни — нечистое и грубое.
В этом своеобразие пути Чехова-прозаика: он начинал не с поэзии, но с пародии на лжепоэзию, не с романтики, но с развенчания натужной, смехотворной лжеромантики. Среди его персонажей, «толстых» и «тонких», «хамелеонов», «господ обывателей», «унтеров пришибеевых», никто не вызывает сочувствия, все выступают объектами веселой и беспощадной насмешки.
Однако в пестрой и крикливой толпе самодовольных, невежественных и лицемерных людишек, персонажей молодого сатирика, начинают мелькать иные лица — молчаливых, бедно одетых, нечиновных, страдающих людей. Появляется повесть «Степь», где читателю открылся новый Чехов, тонкий, сдержанный лирик, несравненный знаток природы. За «Степью» следуют «Именины» , «Припадок» , «Скучная история» — повести и рассказы иной тональности.
Работая над рассказом «Припадок», посвященным памяти Гаршина, трагически погибшего, Чехов говорил: «Быть может, мне удастся написать его так, что он произведет, как бы я хотел, гнетущее впечатление».
Этот ряд произведений завершается повестью «Палата N° 6» , которая вся, от первой до последней строки, проникнута духом протеста против мрачной, «тюремной» действительности.
Такова главная установка Чехова второй половины 80-х — начала 90-х годов XIX века: создание «гнетущего впечатления». Главная, но не единственная. В те же годы Чехов создает повести и рассказы («Святою ночью», «Счастье», «Красавицы»), исполненные светлой, сдержанно-лирической тональности. Со скрытой настойчивостью, с невысказанной грустью звучит здесь тема красоты родной земли, мечта о счастье человека.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)