Краткое содержание Его батальон Быков В

Траншея неглубокая, сухая и пыльная — наспех отрытая за ночь в только что оттаявшем от зимних морозов, но уже хорошо просохшем пригорке. Чтоб не высовываться, Волошин стоял согнувшись, при его высоком росте это было утомительно. Меняя позу, он свалил с бруствера комок земли, больно ударивший сидящего рядом Джима, послышался обиженный собачий визг.
Комбат внимательно рассматривал склоны высоты. Немцы обустраивались на ней полным ходом. Волошин с сожалением подумал, что накануне допустили ошибку, не атаковав с ходу эту высоту. Тогда еще были некоторые шансы захватить ее, но подвела артиллерия — не было снарядов. Командир полка, казалось, не замечал эту высоту. И все-таки ее следовало взять, но потрепанному в боях батальону эта задача не под силу. Заняв высоту, немцы, не обращая внимания на пулеметный обстрел, капитально закреплялись: под вечер подвезли бревна и оборудовали блиндажи и окопы. Волошин подумал, что ночью, чего доброго, еще и заминируют склоны.
Быстро потемнело и похолодало. Комбат оставил наблюдателем Прыгу-нова, а сам спустился в землянку с приветливо потрескивающей печью. Волошин потянулся к огню, испытав необыкновенное блаженство. Немолодой и медлительный телефонист Чернорученко, защемив между плечом и ухом телефонную трубку, заталкивал в печку хворост и улыбался. Комбат посмотрел на сидящих в землянке — у всех был заговорщический вид. Капитан поинтересовался, по какому поводу подчиненные веселятся? Ординарец Гутман объяснил, что из штаба сообщили о награждении комбата орденом. Волошин ничем не обнаружил радость, подумал, почему награждают только его? Гутман приготовил «обмывочку», но комбат приказал спрятать, а лучше дать сухие портянки. Ординарец мигом достал капитану запасные портянки и пришил пуговицу на шинель командира. Волошин с наслаждением вытянул затекшие ноги. Маркин доложил: в батальон прибудет пополнение, за которым надо послать представителя в 22.00. Волошин поинтересовался, не спрашивали ли из полка про высоту шестьдесят пять? Лейтенант спросил, хорошо ли немцы ее укрепляют? Волошин опасается, что поступит запоздалый приказ брать высоту, на которой уже успели укрепиться немцы. Но чем дальше, тем они все лучше укрепятся, и высоту будет брать сложнее.
Перед докладом командиру Волошин заметно нервничал, это всегда заканчивалось перебранкой, комбат всячески оттягивал время доклада.
Капитан спросил Маркина об окружении, тот вспомнил, как трудно выходили из окружения, соединились наконец с частью, тоже оказавшейся во вражеском тылу, только через месяц удалось выбраться к своим. Маркин жаловался на свою несчастную судьбу: столько пришлось пережить — врагу не пожелает, а ни до чего не дослужился, орденов не заработал. Волошин успокоил: «Напрасно вы так считаете. До Берлина еще длинный путь» — и приготовился к докладу.
2
Но поговорить с начальством не удалось. Начался минометный обстрел. Мины летели поверх голов в ближний тыл под лесом. Волошин послал Гутмана разузнать причину «беспокойства немцев». Маркин решил, что это «артиллеристы-разини» засветились как обычно. Чернорученко позвал комбата к телефону, его вызывали из штаба. Майор недовольно спрашивал Волошина о причине поднявшегося переполоха. Комбат доложил, что немцы продолжают укрепляться на высоте, майор зло спросил, почему батальон не препятствует укреплению немцев? Но Волошину нечем «препятствовать»: артиллеристы молчат из-за отсутствия снарядов, пулеметный же огонь укрепившимся немцам не страшен. Гунько зло спросил, кто в расположении батальона «дразнит немцев»? Волошина рассердила придирчивость командира, и он попросил майора обращаться, как положено, на «вы». В ответ Гунько «вспомнил», что Волошин получил «Красное Знамя». Комбату неприятно такое запоздалое напоминание начальника о награде. Неожиданно рыкнул Джим. Снаружи послышались незнакомые голоса. Джим рванулся вперед, но комбат успел схватить его за холку. Вошедший невольно удивился: «Что за псарня?» Он держал руку у головы, а когда убрал, на ладони показалась кровь. Это был генерал, командир дивизии. Волошин начал доклад, но генерал недовольно поморщился: «Зачем так громко?» Сопровождающий генерала приказал вызвать санинструктора, Гутман побежал выполнять приказ. Генерал поинтересовался собакой, спросил Волошина, сколько времени он командует батальоном? «Семь месяцев», — ответил капитан.
Дальше развернули карту и стали выяснять обстановку. Зашел разговор о высоте шестьдесят пять. Генерал удивился, что она еще не взята. Комбат объяснил, что не получил на это приказ. Генерал вызвал майора Гунько. Волошин почувствовал, что назревает скандал. Появилась санинструктор Веретенникова, но не торопилась оказывать помощь генералу, а обратилась к нему по личному вопросу, просясь остаться в батальоне. Генерал растерялся, комбат ответил, что таков приказ по полку. Генерал подтвердил, что этот вопрос он решить не может. Веретенниковой ничего не оставалось, как заняться раной. Она остригла висок генерала, ловко забинтовала голову и хотела пропустить бинт под челюсть, но это не понравилось генералу. Санинструктор отговаривалась, что так положено, раненый не соглашался. Тогда она с треском оторвала бинт и, бросив на ходу. «Так перевязывайте сами!» — молниеносно скрылась в траншее. От такого непочтительного обращения генерал опешил. Волошин кинулся догонять санинструктора, но ее и след простыл. Гутман подтвердил, что она не вернется. Генерал был взбешен отсутствием дисциплины в батальоне Волошина. Комбат рассердился: Самохин не выполнил полученный приказ, не отправил Веретенни-кову в тыл, хотя распоряжение было дано еще вчера.
3
Комбат ждал разноса, но он был бессилен перед военными девчатами. Их поведение не поддавалось логике. Генерал до поры до времени сдерживал гнев. Появившегося майора Гунько генерал отругал за шпоры: излишнюю заботу о внешнем виде. Генерал накинулся на майора, обвиняя его во всех грехах: за отсутствие дисциплины, плохой выбор позиции (засели в болоте, а немцам позволили занять господствующую высоту). Оттого все подъезды к батальону контролируются немцами, они открывают огонь и уничтожают все, что им мешает. Комбат понял, неизбежно поступит приказ брать высоту, а в батальоне всего семьдесят шесть человек. На вопрос генерала о пополнении, Гунько ответил, что получено, но в батальон люди еще не отправлены. Волошин уточнил: ему нужны и командиры, в батальоне всего один штатный командир роты. Нет комиссара. Волошин спросил, стоит ли ему готовиться к атаке? Командир дивизии ответил, что они разберутся, и комбат получит официальный приказ. Волошин взглянул на часы, было почти 22.00 — некогда ждать приказов, надо начинать подготовку. Генерал рассердился, раньше надо было беспокоиться, а теперь за отсутствие в батальоне дисциплины и «за штучки санинструктора» он объявляет комбату выговор по полку, собаку он тоже забирает, «вам она ни к чему — командуйте батальоном». Сопровождающий генерала попытался взять пса, но Джим угрожающе зарычал. Генерал приказал выделить сопровождающего, который бы смог сладить с Джимом. Волошин поручил ординарцу отвести собаку в штаб. Гутман попытался возражать, но Волошин пресек все разговоры.
4
По пути в роты Волошин чуть не упал, споткнувшись о рогатину. Он думал о предстоящей атаке, которая наверняка провалится из-за отсутствия достаточного количества бойцов, артиллерийских снарядов. Вскоре его окликнул часовой, объяснил обстановку: от немцев не слышно ни звука, «умеют черти маскироваться». Часовой спросил комбата, где Джим? Пришлось сказать, что пса больше нет. Про себя подумал, что собаке при штабе будет лучше, безопаснее, чем на передовой.
Волошина опять окликнули. Он переговорил со знакомым пулеметчиком Денищиком. Тот указал место нахождения ротного Самохина. Войдя в тесный блиндаж, комбат увидел ужинающих бойцов. В углу укладывала вещмешок Веретенникова, она толкнула в бок лейтенанта Самохина, указывая на вошедшего командира батальона. Лейтенант пригласил Волошина отужинать, но капитан отказался, узнал о количестве бойцов в седьмой роте. Их осталось двадцать четыре. Приказал выделить двух надежных бойцов и отправить в разведку на «Большую» высоту выяснить, выставили ли немцы минные поля. Когда из блиндажа вышли бойцы, комбат спросил Самохина, долго ли еще ждать, когда с фронта будет отправлена Веретенникова. Лейтенант обещал на рассвете. Но Вера возразила, никуда она не уйдет. Шла с батальоном в самый тяжелый период наступления, теперь тоже останется. Волошин отрезал, что роддома в батальоне нет. Веретенникова яростно возражала: «никуда от Вадьки не отправится», он без нее погибнет, суется везде безоглядно. Она ни за что не уйдет накануне атаки. Спор прекратили пришедшие бойцы Дрозд и Кабаков, им предстояло идти в разведку на высоту. Волошин приказал взять бумагу (газету или листы из книги), ножами протыкать землю и помечать листками бумаги найденные мины. Комбат рассчитывает, что бойцы смогут вернуться с задания через два часа.
Неожиданно Кабаков отказался, он кашляет и может выдать себя. Волошин, сдерживая раздражение, заменил труса Нагорным. Капитан позже спросил Кабакова, боится ли тот? Боец откровенно признался, что боится. Самохин возмущен, что Кабаков прячется за спины товарищей, и хочет с ним разобраться, но комбат не разрешает, отправляет бойца «на место». Самохин все «кипятится», комбат же молчит.
5
Первым на вызов Волошина прибежал лейтенант Ярощук, командир приданного батальону взвода крупнокалиберных пулеметов ДШК, ему было под пятьдесят, совсем не командного вида. Он стал жаловаться на мороз, потом понял: его разговорчивость неуместна. Следом явился командир восьмой роты лейтенант Муратов, но зато пришлось долго ждать командира девятой роты Кизевича. Волошин намеревался повторно послать за ним, как тот ввалился, доложив небрежно о своем прибытии. Каждый ротный докладывал о личном составе и наличии боеприпасов. Меньше всего бойцов, восемнадцать, и боеприпасов у Муратова, но его рота всегда шла в центре и ей доставалось больше остальных. У Кизевича больше всех бойцов — г-тридцать три и достаточно боеприпасов. Ярощук доложил, что у него два расчета, два пулемета, одна повозка и две лошади. Патронов тоже хватает. Комбат объявил о предстоящей атаке на высоту, следовало подготовиться заранее. Кизевич «помечтал», что если два дивизиона поработают — высоту возьмут. Комбату не понравилось настроение взводного, он сказал забыть о дивизионах: хорошо, если на батарею Иванова подвезут снаряды, а на большее пусть и не рассчитывают. Волошин приказал Кизевичу поделиться оружием и боеприпасами с Муратовым. Возражения ротных не взял в расчет. Было без четверти одиннадцать — следовало торопиться.
6
На выходе из траншеи комбат столкнулся с Гутманом, доложившим о прибытии пополнения в количестве девяноста двух человек. Уходя к себе, комбат предупредил Самохина, как только возвратятся разведчики, сразу доложить на КП батальона. Идя за командиром, Гутман рассказывал, что в штабе «кумекают» о высоте, о взаимодействии батальона с батареей, и никому невдомек, что батальон этот — одна рота. Волошин сдержанно спросил ординарца, что же он не доложил там? Гутман отозвался, что не его это дело, хотя «не с того конца в штабе начинают: надо перво-наперво взять совхоз, а не растягивать батальон на четыре километра». Со спрятанной иронией Волошин посоветовал ординарцу: «Тебе бы полком или дивизией командовать». Гутман ничуть не смутился, ответил, что справился бы, хотя академий не кончал, а голова на плечах имеется. Насчет головы Волошин согласился, но «не всегда она решает». Ординарец рассказал, что привязал Джима ремнем. Он сидит, на пять метров никого не подпускает. «Еще наплачутся с ним». Волошин возразил: «С ним что плакать? Как бы мы без него не заплакали».
Около траншеи стояли вновь прибывшие. Маркин, записывая пополнение, сообщил, что атака назначена на шесть тридцать. Волошин поинтересовался: «Пополнение прибыло с боеприпасами?» Маркин загадочно ответил, что прибывшие с боеприпасами и оружием, а что толку — они почти не понимают по-русски. Волошин озабоченно посмотрел на прибывших: становилось не по себе от одного вида — необмятые в носке шинели, обвислые подсумки, озябшие руки в трехпалых больших рукавицах, которые неумело держали обшарпанные ложа винтовок, сгорбленные от тощих вещмешков фигуры. Капитан подумал, что «выпестованный его заботами, сколоченный за долгие недели формировки его батальон, наверное, на том и кончится». Он старался беречь личный состав, но роты все-таки таяли, росло число новичков, все меньше оставалось закаленных ветеранов, и с ними по крупицам убывала его боевая сила и его командирская уверенность. Это почти пугало. Построив пополнение, комбат узнал, если ли переводчик? Потом приказал выйти из строя больным, необученным и кто боится. При первых двух командах из строя вышли по пять-шесть человек. При последнем вопросе строй стоял неподвижно, наверное, все боязливцы уже использовали свою возможность. Вышедших из строя комбат отправил с Гутманом в штаб, а с оставшимися решил воевать. Хотелось надеяться, что все обойдется. Уже пережив первый бой, новички неузнаваемо изменятся. Вопросов у вновь прибывших к комбату не было. Распределив людей по ротам, Волошин увидел Маркина. Лейтенант недоволен, что комбат отправил больше десяти бойцов в тыл. Капитан возразил, что в бою ему нужны солдаты, а не мишени. Оставшихся новичков, вероятно, придется поднимать в атаку пинками, через неделю они сами начнут подниматься по приказу, а через месяц уже «награждать будем». Лейтенант мрачно заметил: «Если будет кого».
7
Не успел Волошин задуматься о предстоящей атаке, как его опять вызвал к телефону Гунько, отругав за отправленных в штаб новичков. Но комбат возразил, что ему не нужны бойцы, надеющиеся на санчасть. Майор пригрозил, что больше не даст ни одного солдата в батальон Волошина. Капитан согласился рассчитывать на свои силы. Затем трубку взял комиссар, объясняя, что с бойцами надо провести политбеседу. Волошин отказался: солдатам лучше отдохнуть перед предстоящей атакой. Комиссар все же решил отправить к Волошину лейтенанта Круглова, он знает свое дело — бывший комсорг. Комбат успокоился — с Кругловым можно договориться, недавно он воевал в батальоне Волошина. Капитан отправил своего заместителя Маркина в девятую роту организовать разведку «Малой» высоты за болотом. Оставаться одному на КП было невыносимо, и комбат пошел в роты, по пути опять поговорил с часовым Прыгуновым, которому оставалось до смены полчаса.
8
Волошин шел по косогору к болоту, тревожно вслушиваясь в тишину. Он боялся «случайной смерти вдали от своих, без свидетелей». В этой ситуации страшна не сама смерть, а как к ней отнесутся люди. Найдутся и такие, которые скажут: «перебежал к немцам». Так уже было после исчезновения осенью командира полка Буланова и начальника штаба Алексю-ка. Они уехали верхами с КП второго батальона в третий и бесследно исчезли, но скорее всего они попали в руки немецких разведчиков. Комбат вспомнил об этом случае сейчас. Когда был рядом Джим, с его собачьим чутьем и беззаветной преданностью, всякие случайности отпадали.
Этот пес попал к нему полгода назад, когда Волошин с остатками армии выходил из окружения под Селижаровом. Прорыв затягивался, немцы все крошили минометным огнем, загорелись сосны, и от них шел едкий дым. Волошин был ранен осколком в голову. Кое-как перевязавшись, он ждал команды «вперед», но ее все не было. Измученный жаждой, он пошел искать воду и набрел на ручей, около которого и увидел пса. Свернув набок тощий зад и широко расставив передние лапы, Джим сидел перед ручьем и со страдальческим ожиданием в глазах смотрел на человека. Попив воду, Волошин спокойно подошел к псу, он не отклонился от руки человека. Волошин понял, что задняя лапа пса перебита осколком. Волошин остатками бинта перевязал перелом, выломав прутики, наложил их вместо шин на лапу и опять забинтовал. Пес с обретенной надеждой побрел за человеком. До вечера он не отставал от капитана. Во время прорыва пес не отстал. Волошин перевязал ему лапу в санчасти, где перевязали и самого капитана. Вместе поели у первой полевой кухни, и Волошин забрал пса на пункт сбора в формировку. Лапа Джима удивительно скоро срослась, он ни на шаг не отходил от своего спасителя; изредка возникали осложнения с начальством, но все обходилось вплоть до сегодняшней ночи. Вначале Волошин не особенно огорчился потерей Джима, теперь же временами доходил до отчаяния, Джим стал для него дорогим существом. Для генерала же — капризом, не больше.-
В восьмой роте выяснилось, что разведчики посланы, значит, Маркин начал действовать, он довольно исполнительный работник, но действующий только в пределах приказа. Война уже успела изломать его. Волошин из опыта знал, что «люди есть люди и требовать от кого-либо не по его силам по меньшей мере нелепо». Вскоре подошел Маркин и доложил, что посланы трое, вскоре придут. Комбат распорядился, чтобы доложили в седьмую роту, как только вернутся разведчики, Самохин доложит.
Волошин внимательно вслушивался в тишину, но с «Большой» и «Малой» высот не долетало ни звука, лишь на болоте посвистывал в кустах ветер. Капитан пошел к Кизевичу, по пути разговаривая с Муратовым, командиром восьмой роты. На вопрос комбата о настроении Муратов ответил, что у него неприятное предчувствие, часы встали. Волошин сказал, что часы барахло. Муратов подтвердил — немецкие. Он рассказал, что часы достались от Рубцова, передавшего их командиру перед артподготовкой. Теперь вот часы встали, как бы отметив положенный срок ротному. Комбат успокоил, что это простое совпадение.
Подошедший Кизевич доложил, что новоприбывшие отрыли себе по окопчику на двоих и теперь отдыхают. Ротный был в благодушном настроении. Комбат почувствовал: Кизевич выпил, и отругал его. Рядом стоял молчаливый Муратов. Волошин распорядился, один пулемет ДШК передать седьмой, а другой — девятой роте.
9
Комбат исходил вдоль и поперек весь косогор, и напрасно: пулеметный взвод Ярощука словно сквозь землю провалился. Но зато он забрел к артиллеристам. Капитан Иванов напоил Волошина кофе. Они были знакомы с довоенного времени. Иванов, устроившись на лежанке, читал стихи Есенина. Волошин выпросил книгу почитать. Иванов отдал, но с условием, что комбат вернет книгу, а «то тут у меня очередь». Артиллерист сообщил, что больше сорока снарядов не дадут, а он не сможет все отстрелять, обязательно должен оставить. Волошин без зависти заметил, что артиллеристы хорошо устрои — лись. Иванов возразил, что у комбата зато Джим. Капитан ответил, что Джима забрал генерал. Иванов выпалил: «Э, сам виноват! Чудак! Разве можно такого пса генералам показывать? Просил, мне не отдал. Ну вот…»
Комбат спросил Иванова, пристреляны ли у него окопы немцев? Тот утвердительно кивнул. Волошин хотел бы задержать артподготовку, чтобы в тишине и темноте батальон мог подобраться как можно ближе к немецким окопам.
Иванов рад бы, да ему не позволят. «С дорогой бы душой. Но ведь начальство потребует», им лишь бы грохоту побольше. Приятели посудачили о мастерстве немецких пулеметчиков и снайперов. «А у пас черт-те знает чего только нет в программах». Учат строевой, будто на фронте каждый день парады. А нужна стрелковая подготовка и главное — боеприпасы. Поговорив с Ивановым, Волошин ушел в роты.
10
Опять комбат не нашел Ярощука. Муратов доложил, что вернулись трое разведчиков, доложивших: на «Малой» высоте свои. Разведчики не вошли в контакт с бойцами на высоте, лишь слышали разговор на русском языке. Волошину не понравилась такая приблизительная разведка. Бойцы утверждали, подойти ближе невозможно, глубокая вода, льда нет. Комбат поинтересовался: «А те как же прошли?» Разведчики ответили: «А кто их знает. Может, где и есть проход. А ночью как найдешь?» Волошин приказал установить связь с находящимися на высоте. Простившись с молчаливым Муратовым, комбат ушел в роту Самохина узнать, не вернулись ли разведчики с «Большой» высоты. Волошин решил вернуться на свой КП. Он приказал: «Придут разведчики — сразу ко мне». На КП Волошин доложил Гунько о подготовке к атаке, только у Иванова «огурчиков кот наплакал». Майор заверил, поддержка будет, пусть комбат не беспокоится, не его забота. «Я атакую, а не кто другой. Потому и забочусь», — ответил Волошин. Майор уточнил, все ли готово к атаке? Комбат ответил, еще не вернулись разведчики с «Малой» высоты. Майор удивился, зачем Волошину та высота, по его сведениям, она свободна, но он пользовался устаревшими данными. Волошин попросил перенести час «сабантуя» — атаки на час раньше, чтобы в сумерках подойти к противнику. Майор отказался. Уже все согласовано со штабом, это не в его власти. Комбат повозмущался, что атака назначена на 6.30, только наступит рассвет, люди, готовясь к атаке, не успеют ни отдохнуть за ночь, ни поесть нормально. Но начальству нужно попасть в полуденную сводку, поэтому они торопят подчиненных. Комбат не мог сдержать раздражения, хотя минуту спустя пожалел, что при подчиненных обсуждал приказы. Он сказал Маркину отдыхать до 4.00, потом он сам часок соснет. Пока же решил привести себя в порядок, побриться. Волошин с сожалением думал о том, что начни он атаку раньше или без лишнего шума, она может быть удачнее. Ведь что могут сделать сорок снарядов, они не столько пособят батальону, сколько раскроют противнику планы батальона.
11
Побрившись, комбат достал свой пистолет ТТ 1939 года — это был его друг и спаситель, не раз выручавший в трудную минуту. Волошин протер его носовым платком. Оружейное масло хранилось в сумке Гутмана, блаженно спящего рядом. Комбат не захотел будить ординарца. В блиндаж
протиснулся Круглое, он растопил погасшую печку, вскоре повеяло дымом и потеплело. Круглов не сомневался, что приказ о взятии высоты батальон выполнит. Волошин пожаловался на пришедшее пополнение, плохо понимающее по-русски. Круглов успокоил, он сумеет договориться с бойцами, сам из Самарканда. Насчет политобеспечения Круглов пообещал прочесть бойцам письмо от девушек из Свердловска, лучше всякой беседы. Он зачитал отрывок письма, в котором девушки заверяли, что ждут героев-фронтовиков, надеются на них, хранят девичью любовь и нежность.
Круглов собрался в роты, и Волошин посоветовал пойти к Муратову, что-то ротный совсем скис.
Комбат надеется, вдруг завтра все обойдется, они займут высоту, «закрепятся, зароются, настанет какая-нибудь передышка, можно будет отдохнуть в обороне». И тут же стыдится своих мыслей — решил отдохнуть, когда пол-России стонет под немцем, льется кровь пополам со слезами. Умом это понимает, а тело жаждет отдыха и покоя.
Он достал письмо матери, живущей в Витебске и написавшей сыну накануне оккупации города. Она писала, что не уйдет из родного города, где прожила всю жизнь, тридцать лет отдав школе. Решила остаться дома, рядом с могилами родителей и мужа. Но все ее помыслы обращены к сыну, она просит его, «если возможно, побереги себя». Перечитывая письмо матери, Волошин думал: «Милая, добрая, наивная мама, если бы это было возможно…»
12
Похоже, он задремал, пригревшись в углу, и вдруг подхватился от испуга с ясным сознанием беды, снаружи тишину разорвал шквал огня, гула и треска. Немцы забрасывали болото и расположение батальона минами, бесконечно взлетали осветительные ракеты. Комбат понял, разведчики напоролись на немцев, сейчас там идет бой. Крикнув Гутмана, Волошин кинулся вниз по склону. 7-я рота вся на ногах, Самохин доложил, что разведчиков еще нет, вероятно, это они отбиваются от немцев. Волошин приказал немедленно отправить десять человек на выручку разведчиков, но не успели бойцы отойти к болоту, как увидели возвращающихся разведчиков. Нагорный доложил, что ранен Дрозд. Они ползли назад, но нарвались на спираль, натянутую немцами недавно. Еще идя к немцам, разведчики прошли свободно, а на обратном пути нарвались на спираль Бруно. Нагорный объяснил, что шум поднялся, когда он тянул раненого. Но зато нет минных полей, немцы ходят спокойно, значит, мины не поставлены. Волошин немного успокоился: минных полей нет, разведчики хотя и с одним раненым, но вернулись. Капитан похвалил бойца, не бросившего раненого. Волошин понял, высоту надо брать срочно. Промедли еще день, появится не одна спираль Бруно, а несколько, да еще и минное ограждение. Раненого унесли в тыл, Самохин пообещал напомнить трусу, как за него пошел в разведку другой: «Я ему покажу, как за чужие спины прятаться». Комбат понял, о ком идет речь, но промолчал, приказал быстрее накормить бойцов перед предстоящей атакой, уточнил каждому ротному его участок наступления. Самохин поинтересовался, много ли у артиллеристов снарядов. Комбат ответил, что дали по двадцать на орудие. Главная надежда на ДШК. Если Ярощук не подведет… «Комбат пошел к Кизевичу, главная забота ночи свалилась с его плеч», без мин управиться будет легче во всех отношениях. Теперь надо выяснить, что с «Малой» высотой, кто там? Неожиданно Гутман заговорил, что Самохин покажет теперь Кабакову, будет знать, как прятаться за чужие спины. Комбат ответил, что на фронт все люди приходят разными, а тут вдруг ко всем одни требования, и, конечно, не все им соответствуют. Надо время, чтобы притереться, а его как раз и нет. Гутман сказал, что ненавидит трусов. Все боятся, но чтобы прятаться за спины других — это несправедливо. Потом он попросился в роту, хочет отомстить за родственников, погибших в Киеве. Гутман вполне сгодился бы на должность ротного, но Волошин не мог оставаться без толкового ординарца. Он пообещал решить этот вопрос после завтрашнего наступления — сейчас не время. Их прервали: комбата вызвал к телефону командир полка.
На КП никто уже не спал, разведчиков не было. Волошин спросил, накормили ли людей, послал Маркина проконтролировать выполнение приказа по подготовке рот к атаке. Потом Волошин приготовился к докладу. Майор интересовался, что опять за шум в расположении батальона. Комбат доложил — это разведчики нарвались на немцев, один ранен. На вопрос Гунько о раненом Волошин ответил, раненого вынесли и уже отправили в санчасть. Гунько еще раз повторил приказ: «Кровь из носу, а высоту взять». Он сообщил, что для контроля и помощи к комбату прибудут командиры из штаба. Волошин криво усмехнулся, ему нужны были стволы, поддержка артиллерии, а не бесполезные надсмотрщики. На вопрос комбата о времени атаки Гунько подтвердил — время прежнее — 6.30. Поговорив с майором, Волошин принялся за завтрак. Опять «зазуммерил» телефон. Из штаба требовали результатов разведки, комбат ответил, что сам пока не получил сведений. Позже в землянку ввалились три плотные фигуры: капитан Хилько, начхимслужбы полка; полковой инженер, фамилии которого Волошин еще не знал; третьим оказался майор, ветврач. Он сразу же стал интересоваться наличием конского состава. Волошин ехидно заметил, что в батальоне ожидается атака, а не «вывод конского состава». Капитан отослал их к начальнику штаба, а сам занялся подготовкой к атаке. Волошин оставил прибывших на своем КП, а сам, позвав за собой телефониста, пошел в роты. Он решил послать взвод под командой Нагорного на высоту. Они закрепятся, а потом прикроют наступление батальона. Не успел комбат прийти в седьмую роту, как его догнал Гутман, сопроводивший туда ветврача.
14
Чем ближе было время атаки, тем стремительнее летело время. Волошин боялся упустить что-то важное, но роты уже позавтракали, Нагорный во главе четырнадцати человек выдвинулся на высоту. А вот разведчики Кизевича еще не возвращались с «Малой» высоты. Комбат послал ординарца за ротным. Сюда же подошел капитан Иванов, командир артиллерийской батарей. Ветврач поинтересовался боеприпасами. Волошин ответил, что положено — дали и больше не предвидится. Он посоветовал майору уйти на КП, там безопаснее, но тот отказался: должен все видеть своими глазами. Отдавая приказ ротным, комбат поставил задачу Кизевичу во фланге атаковать и «Малую» высоту, для этого ему отдан один из двух пулеметов Ярощука. Ярощук повозмущался, что распыляются силы, но комбат проигнорировал его мнение. Он подчеркнул, главный замысел боя состоит в быстроте захвата высоты. Девятой же предстоит труднейшая задача, идя на «Большую» высоту, не забывать о «Малой». Кизевич поинтересовался, а если там немцы? Волошин уточнил: «Если на «Малой» высоте немцы, то роте необходимо взять сначала ее, а потом уж двигаться к «Большой», не оставлять же врагов у себя в тылу во время атаки». Комбата опять вызвал к телефону Гунько, поторапливая с подготовкой к атаке. Но эти вызовы только нервировали и отвлекали комбата от дела.
После разговора с майором Волошин продолжил инструктировать ротных. Главный удар осуществляется восьмой ротой, «как всегда», — отметил Муратов. Перед самой атакой ротные заняли свои места. В траншее с Волошиным остался Самохин, это было расположение его роты, ветврач и артиллерист Иванов. Круглов ушел к Кизевичу, которому сейчас предстояла задача не из легких.
В предрассветных сумерках плохо просматривалась «Большая» высота.
Иванов сказал, что стрелять почти невозможно. Самохин посоветовал: «Надо, значит, подождать». Волошин приказал ротному в два броска попытаться достичь немецких окопов.
Опять позвонил Гунько, требуя начала артподготовки, Волошин зло ответил, что артиллеристам не видно, куда кидать снаряды.
Комбат, понимая степень своей ответственности, разрешил задержать время артподготовки, пока не развиднеется. «Рядом в немом удивлении застыл майор-ветврач». Он запротестовал, но Волошин прекратил перепалку: можете докладывать. Видите — темно.
В 6.30 опять позвонил Гунько, но комбат приказал отвечать телефонисту, что капитан в ротах. Волошин и Иванов, глядя в бинокли, намечали цели: дзот, пулемет, блиндаж, спираль Бруно… Артиллерист доложил готовность, только после этого Волошин сообщил Гунько о начале артподготовки и дал ракету.
15
Под прикрытием артиллерии бойцы выдвинулись к болоту. Волошин подумал, еще пару таких бросков и задачу можно считать выполненной. Но он знал: скоро ударят немцы. Бойцы Нагорного, выдвинувшиеся заранее, теперь в первую очередь подверглись нападению немцев, в бой вступил ДШК Ярощука. «Нагорный ударил вовремя и четырнадцатью своими бойцами прикрыл роты. Даже если он не ворвется в траншею, этот маневр сделает свое дело». Иванов продолжал кидать снаряды, прикрывая наступление пехоты. Вступили в бой и минометчики. Волошин был доволен началом атаки. Он сообщил на КП Гунько, что выдвигается на высоту. Приказал Иванову еще минут десять наддать и размашисто побежал вперед к высоте, ветврач не отставал, это было почти невероятно. Наблюдатели никогда не ходили в атаку, а этот попался исполнительный. Наконец ударили немцы, они кидали бризантные разрывы (взрывавшиеся сверху), от них не укрыться. Волошин крикнул майору бежать вперед, чтобы выйти из-под огня, и тут же забыл о собственной безопасности, переживая за роты, над которыми рвались бризантные разрывы. Вскочив на высоту под новый бризантный разрыв, Волошин увидел вокруг бойцов восьмой роты: кто-то отрывал окопчик, кто-то тащил раненого Муратова. Комбат остановил бойцов, увидел, что полчерепа ротного сворочено, приказал оставить Муратова и возвращаться в цепь. Комбат взял на себя руководство ротой и приказал идти в атаку. При первой команде бойцы не поднялись, только после решительного: «Вперед!» — несмело стали подниматься. Комбату хотелось личным примером поднять роту в атаку, но у него был батальон, судьба которого зависела во многом от него, «мертвым он батальону не нужен». Комбат понял, что под таким огнем атаковать невозможно, он просто положит тут весь батальон. Сейчас бы спасла помощь артиллеристов, но батарея Иванова молчала. Немцы же вели прицельный огонь по цепи. Связи не было — она рвалась в самый неподходящий момент. Связные кинулись за командирами рот. Через некоторое время вернулся связной Кизевича с запиской — просьбой об отходе. Связной седьмой роты сказал, что пока их спасает бугорок, но ротный просит разрешения отойти. Комбат ждал Самохина, а сзади наседал ветврач, почему Волошин не поднимает батальон в атаку?
Появившийся Круглов доложил: «Комбат, спасайте девятую! Через полчаса всю выбьет». Волошин взял ракетницу и подал сигнал к отходу.
16
Он понимал, как воспримется этот поступок в штабе, но иначе не мог — это было бы сознательным убийством батальона. Вернуться с горсткой управления он не мог, значит, и ему оставаться на проклятой высоте. «Но он умирать не собирался, он еще хотел воевать, у него были свои счеты с немцами». Возвращаясь одним из последних, Волошин приказал ординарцу и телефонисту забрать тело Муратова.
Возвращался Волошин не торопясь, положив на высоте столько человеческих жизней, он уже не дорожил своей.
Ввалившись в окоп, ветврач спросил Иванова, почему так плохо работала артиллерия? «Чтоб артиллерия хорошо работала, нужны боеприпасы, — сказал Иванов. — А боеприпасов-то кот наплакал». Майор стал интересоваться, кто в этом виноват. Ему ответили, пусть об этом спросит в штабе дивизии. Комбат уточнил: подвоз и снабжение армии осуществляется сверху вниз. Иванов виновато оправдывался, осталось восемь снарядов, как последние выпустить и остаться ни с чем? Пришел возмущенный Самохин. Он был ранен в голову, но не это волновало ротного. У него половину состава «как корова языком слизала». Лейтенант сердился на артиллеристов, их бы самих в цепь. Волошин отрезал, что артиллеристы ни при чем, им снаряды нужны. Самохин зло возразил, что нечего было и начинать это самоубийство. В его роте осталось сорок восемь человек. Телефонист доложил: штаб полка не отвечает, Гунько нет на месте.
Волошин спросил о Нагорном, и Самохин ответил, что он закрепился на высоте: «Он вон куда выскочил». Комбата терзала тревога, судьба горстки людей полностью была на его совести. Неужели Нагорный ворвался в немецкую траншею? Что недавно казалось несомненной удачей, теперь вызывало почти испуг. Теперь все погибнут, комбат ничего предпринять не может. Гутман указал на группу людей, направляющуюся к окопу. В первом из них комбат узнал командира полка, вот почему его не оказалось в штабе. Вскоре в окопе стало тесно, сюда прибежали Маркин, проверяющие из штаба дивизии.
Волошин доложил, что атака не удалась, батальон отошел. Командир строго спросил, кто разрешил? Надо было спросить в штабе, прежде чем принимать ответственное решение. Волошин отговорился отсутствием связи. Гунько начал ругаться, связью занимается не он. Вдруг в разговор вступил ветврач, объявивший, по новому уставу «связь в частях организуется сверху вниз и справа налево».
Командир полка обозлился, «грамотные», а почему высота не взята. Комбат объяснил: без огневой поддержки он не собирается губить людей. Майор рассердился еще больше, «жалостливый», а на приказ тебе наплевать? Комбат отрезал, что себя не жалеет, а людей бережет. Майор отстранил Волошина от командования батальоном, вместо него назначив лейтенанта Маркина. Гунько приказал взять высоту и к 13.00 доложить. Волошин поинтересовался, как Маркин возьмет «Большую» высоту,, если с «Малой» ему в тыл бьют немцы? Майор, почти издеваясь, ответил: «Выстроить батальон и сказать: видите высоту? Вот там будет обед. В обед там будет кухня. И возьмут». Неожиданно в перепалку вступил майор-ветврач, высказав свое несогласие со снятием с батальона Волошина. Но Гунько и слушать не стал. «Я здесь хозяин, и я принимаю решения». Волошин понял, что стараниями исполнительного Маркина в течение короткого времени его батальон будет погублен. Капитан спросил о снарядах для батареи. Гунько грубо ответил, что снаряды он не родит. Это забота командира артиллерии. Иванов возразил: «Батарея — не снарядный завод. Все, что было, я израсходовал». Комбат усомнился. Но Иванов категорически подтвердил отсутствие снарядов. Наступило тягостное молчание, после которого Гунько жестко ответил, если нет снарядов, значит, по-пластунски сблизиться с противником и закидать его гранатами. Ветврач возразил, под таким огнем невозможно продвигаться вперед даже по-пластунски. Гунько ответил, что ему наплевать на мнение майора, приказал — всем в цепь, командиру батареи не отставать от командира батальона, пулеметы выдвинуть вперед, всему батальону ползком вперед! Маркин принял командование, и до Волошина с очевидной ясностью стал доходить роковой смысл происходящего в этой траншее. Вряд ли Маркин справится с возложенной обязанностью. Волошин сказал, что на восьмой роте нет командира, и туда послали ротным Круглова. Волошин посоветовал Маркину не очень стараться, но-тот не совсем понял, ведь поступил приказ. Волошин ответил: «Приказ приказом. Но не очень старайтесь. Поняли?» В траншею спешили ротные, Волошин ушел в блиндаж.
17
Сидя в блиндаже, он думал о коварности фронтовой судьбы, только вчера его поздравляли с орденом, а сегодня он уже отстранен от командования. При других обстоятельствах он только бы вздохнул с облегчением, а сейчас не мог просто так выкинуть из головы судьбы сотен людей. Кизевич поинтересовался, куда делся комбат, не ранен ли? Круглов объяснил обстановку. Ротный выругался, ему без «Малой» высоты не двинуться с места, Маркин приказал Кизевичу самостоятельно атаковать «Малую» высоту, в то время как все будут брать «Большую». Маркин торопился, надо было начинать атаку. Волошин молча отдал Гутману ракетницу с несколькими патронами. В Волошине нарастало раздражение против командира полка, который, отстранив комбата, не назначил его даже на роту. Капитан вспомнил, с чего все началось. Привыкнув к определенной самостоятельности, Волошин сердился на мелочную опеку Гунько, никак не мог с ней примириться. Тогда и выяснилось, командир полка совершенно нетерпелив к любой самостоятельности. Волошин во всем винил майора, но в армии всегда прав начальник. «И черт с ним», — зло подумал капитан. Ведь он воюет не для Гунько. Есть долг перед армией, великой родиной, перед своим батальоном в первую очередь.
Послышался сильный грохот в стороне совхоза, началась артподготовка. Теперь немецкая батарея, изматывающая все утро батальон Волошина, перенесла свой огонь на тот фланг полка. Наступил благоприятный момент для атаки батальона, и Маркин его не упустил. Минут пять немцы молчали, не замечая броска батальона, а может, намеренно подпуская его поближе для короткого кинжального удара в упор. Потом ударили немецкие минометчики. Волошин лежал в блиндаже и слушал: вскоре должен наметиться перелом в ту или иную сторону. Он услышал отчаянный крик командира и понял, что там не заладилось. Сидеть здесь больше он не мог и выскочил в траншею. Седьмая рота потеряла боевой порядок, некоторые бойцы стали отходить к болоту. Поняв, что батальону плохо, Волошин кинулся навстречу отходящей седьмой роте. Он не думал, что не имеет права вмешиваться, что все происходящее его не касается, думал лишь о неизбежной гибели батальона. Волошин, кинувшись через болото, резко и решительно остановил бегущего, но после взрыва мины боец побежал прочь. Капитан дважды выстрелил поверх головы бегущего, властно приказал ему вернуться назад. Это оказался Гайнатулин, он дрожа побежал вперед. Перед высотой Волошин встретил еще трех бойцов, повернул и их. Впереди извивался раненый, капитан приказал двоим сдать его на медпункт, а с остальными выбежал из кустарника. Волошин увидел пулеметчика седьмой роты, доложившего о гибели Самохина. Капитан послал Денищика возвращать всех, засевших в кустарнике, на высоту и тут увидел, что Веретенникова гонит бойцов в цепь. Вера тоже увидела капитана и, почти не пригибаясь, подошла к нему. Рота вроде бы задержалась, беглецы вернулись назад. Рухнув в воронку рядом с Волошиным, Вера разрыдалась. Он ее не утешал — это было бы ханжеством. Она рассказала, что Самохин рвался вперед, она его всячески сдерживала, а потом он вырвался и погиб почти под самой спиралью Бруно. Выслушав Веру, капитан послал ее на помощь Денищику гнать в цепь слабаков. Веретенникова уползла в цепь. Окликнув Гайнатулина, Волошин устремился на высоту.
18
Казалось, они целую вечность ползли вперед. Добравшись до очередной воронки, увидели пулемет. Волошин, как спасению, обрадовался этому ДШК. Приготовившись к бою, капитан обнаружил: из воронки не видно немецкую траншею. Присыпанные землей, лежали еще две коробки патронов. Надо было немедленно открывать огонь. Он увидел, что на «Малой» высоте произошла заминка, но стрелять туда было далековато. Все же Волошин старательно прицелился, первые очереди пришлись с недолетом, он подкорректировал прицел и пустил три очереди кряду. Верхушка высоты закурилась от разрывов. Капитан обрадовался своему довоенному увлечению пулеметной стрельбой, так пригодившемуся сейчас. Волошин стрелял и стрелял во фланг немецкой траншеи, оставаясь сам в относительной безопасности. После шестой или седьмой очереди, когда он хорошо пристрелялся, в воронку ввалился Маркин. Он возмутился, что капитан бьет по «Малой» высоте. Волошин ответил, что выручает Кизевича. Маркин зло ответил, что ему нет дела до Кизеви-ча и его высоты — приказано взять «Большую». Волошин отрезал: «Не взяв ту, не возьмешь эту!» В эту же воронку ввалился Иванов. Волошин попросил пару снарядов кинуть по «Малой» высоте, но Маркин категорически запретил. Волошин показал, что Кизевич почти у цели. Маркин был непреклонен: «ничего, отступят». Волошин понимает, что Кизевичу сейчас легче идти вперед, чем отступать. Ему бы помогли два снаряда, но Маркин не соглашался — это было его право. В бинокль Волошин увидел: несколько бойцов девятой роты оказались в немецкой траншее, для них все будет решаться там. Маркин сидел побелевший от злости, перервалась связь, телефониста убило.
Комбат послал Гайнатулина. Волошин объяснил новичку, что необходимо сделать, налаживая связь. Воспользовавшись паузой, Волошин перезарядил пулемет, подумал с иронией, если из него не получился комбат, может, получится пулеметчик. Возобновилась связь, Гайнатулин не подвел. Но Иванов из воронки не видел цели, надо было выдвигаться. «Так выдвигайтесь», — приказал Маркин. Смотав провод, Иванов вывалился из воронки. Оставшись вдвоем, Маркин и Волошин натянуто молчали. Волошин спросил, знает ли Маркин, что Самохин убит и на роте командует Вера? Тот ответил утвердительно. Капитан возмутился, что беременная Вера вынуждена выполнять обязанности ротного. Маркин ответил, никто ее здесь не держит, сама осталась. Так что… Волошин рассердился, Вере не место в батальоне. Он почти забыл, что час назад сам послал Веретенникову распоряжаться в седьмую роту, но тогда он уже не был комбатом. Волошин сидел на откосе воронки и видел провод, тихо шевелящийся у его ног, значит, Иванов все еще ползет вперед. Потом широкая петля провода замерла, сейчас последует залп, но батарея молчала. «Что это значит?» — раздраженно спросил Маркин. Волошин забеспокоился, он выполз из воронки и вскоре обнаружил раненого Иванова, хотел его перевязать. Но Иванов попросил передать по связи координаты цели. Волошин громко передавал по телефону сказанное артиллеристом, в конце громко прокричал в трубку: «Всеми снарядами огонь! Открывайте огонь!» Потом он поволок Иванова к спасительной воронке и перевязал его. В это время началась атака. В первый момент немцы, казалось, опешили, даже прекратили минометный огонь по «Малой» высоте, а на «Большую» перенести побоялись. Русские подошли очень близко к траншее, но немцы открыли шквальный пулеметный огонь. Атакующие один за другим стали падать на землю. Волошин, почуяв плотность огня, упал за пулемет, прикрываясь покоробленным щитом, потом успокоился: наконец-то зацепились, и тоже поднялся, чтобы бежать к траншее.
19
Полтора десятка бойцов из восьмой и седьмой рот ворвались в немецкую траншею. Волошин в горячем поту едва доволок тяжелый пулемет и бухнулся в проход, выбирая позицию для громоздкого ДШК.
Немцы стали прицельно бить из крупнокалиберного пулемета и бросать мины. Волошин понял, относительно спокойное время упущено, батальон разбит на три части, бой осложнялся, и теперь исхода не мог предвидеть сам Господь Бог. Во всяком случае, горстке бойцов, ворвавшейся в немецкую траншею, вскоре придется несладко. Волошин скрутил цигарку. Сейчас, сидя в траншее, он обрел уверенность в себе. Прежние заботы отлетели прочь. Он понял — впереди главные испытания. Он пребывал в привычной роли солдата и не зависел ни от Гунько, ни от Маркина, а лишь от немцев и самого себя. Поверх траншеи резанула автоматная очередь, похоже, их пытались вышибить из траншеи, кто-то не выдержал, но бежать под этот огонь из траншеи — означало погибнуть. Волошин выхватил пистолет и, пробежав несколько изгибов вперед, натолкнулся на бойца, сидящего в нерешительности. К винтовке бойца был примкнут штык. Капитан отослал солдата к пулемету. На следующем повороте Волошина чуть не сбил с ног мчащийся Круглов, следом за ним выскочил еще один боец. Кинув гранату, он едва отдышался. Из траншеи прибежали еще двое. В одном из них Волошин узнал Чернорученко и спросил о Маркине. Телефонист куда-то неопределенно ткнул: там — и выстрелил из винтовки, туда же стрелял из пистолета Круглое. Волошин начинал ориентироваться в обстановке. Он приказал всем оставаться на месте, бойцов уже собралось пятеро. Где-то впереди были немцы, осыпая бруствер непрерывными автоматными очередями, а потом кинули гранаты. Две взорвались за поворотом, а третью Чер-норученко изловчился и выкинул обратно. Волошин спросил, сколько человек добежало? Оказалось, что в немецком блиндаже укрылись бойцы, не успевшие выскочить сюда, за поворот траншеи. Волошин понял, не проберись он с бойцами к блиндажу, немцы легко уничтожат их по очереди. Он приказал Круглову кидать гранаты вдоль траншеи и продвигаться к блиндажу. Стреляя за поворот и перебегая короткими отрезками, они продвинулись до очередного поворота. Гранаты кончились. Надо было выскочить с автоматом и стрелять вдоль траншеи, огорошить немцев внезапностью. Волошин снял с себя брезентовую сумку и бросил за бруствер: тут же прогремела автоматная очередь. Волошин первым выскочил за поворот и стал осыпать из автомата спины бегущих немцев. Наконец добрались до блиндажа. Волошин подал голос: «свои». Сидящие в блиндаже воодушевились, увидав «комбата». Капитан пробежал до следующего поворота, а Круглов приказал бойцам выходить из блиндажа. Поняв, что немцы убежали недалеко, Волошин приказал накопать в траншее перемычку, закрыть сюда доступ врагам. Круглов распорядился вооружиться гранатами: их в блиндаже было достаточно, и приготовиться к отражению немецкой атаки. Выглянувший из блиндажа боец позвал Волошина. Войдя в блиндаж и привыкнув к полумраку, капитан увидел раненного в ногу Маркина. Волошин выговорил «комбату», что не следовало так рьяно рваться вперед: «Теперь вы понимаете положение батальона?» Маркин равнодушно ответил, что уже «отпонимал-ся», теперь он просто «раненый». Волошин ответил, что лейтенант и до ранения не думал. Тот сослался на приказ: «Прикажут — полезешь, куда и шило не влезет». Шла война, гибли сотни тысяч людей, человеческая жизнь, казалось, теряла свою обычную цену и определялась лишь мерой нанесенного ею ущерба врагу. Но Волошин не мог с этим согласиться, считая, «самое ценное на войне — жизнь человека. И чем значительнее в человеке истинно человеческое, тем важнее для него своя собственная жизнь и жизни окружающих его людей». Но как бы ни была дорога жизнь, есть вещи выше ее, даже не вещи, а понятия, переступив через которые жизнь разом теряла цену, становилась предметом презрения для ближних и, может быть, обузой для самого себя. Правда, к Маркину это последнее, по-видимому, не относилось. Он очень дорожил своей жизнью, не считаясь с остальными. Посидев в блиндаже, Волошин обнаружил, что ранен, а он и не заметил в пылу боя. Авдюшкин передал комбату бинт для перевязки. Волошин знал, что Авдюшкин входил в группу Нагорного, и спросил о нем. «Нагорный убит. Его гранатой убило», — ответил боец. Он рассказал, как во время атаки бойцы Нагорного были все перебиты, остался только он, да еще раненый фриц. Боец у двери хотел добить немца, но Авдюшкин не позволил — этот фриц перевязал и спас, «це хороший фриц». Перевязывая пустяковую рану на руке, Волошин прислушался к звукам, доносившимся сверху. Он с сожалением вспомнил о раненом Иванове, оставленном без помощи в воронке. Теперь надо брать на себя командование батальоном, как-то отбиваться от наседающих немцев. Маркин мрачно спросил: «С кем отбиваться?» Волошин ответил: «С кем есть». Он приказал собрать все оружие. В блиндаже оказался целый дащик немецких гранат. Волошин вылез в траншею — сверху все грохали рашрывы и по склону стегали пулеметы, не давая подняться ротам, им следовало срочно помочь отсюда, чтобы те смогли помочь им. Только объединив свои усилия, они могли спасти себя и чего-то достичь. Разъединенность была ршвнозначна гибели. Бойцы уже перекрыли траншею, соорудив невысокую, по» пояс, перемычку. Волошин скомандовал, чтобы так оставили, больше засыпатгь не следовало. Он насчитал более десятка бойцов. Если воспользоваться шаузой и с помощью гранат пробиться к вершине, то можно «заткнуть глотку тому крупнокалиберному пулемету, который сорвал им все дело». Круглот спросил, неужели они будут штурмовать траншею? Волошин понимал, чтго другого выхода нет. «Лучше штурмовать, чем убегать». Круглов опасался, что не хватит сил, но новых не ожидалось. Волошин понимал: уйти с высотты после таких жертв он не может, а сидеть — значит погибнуть. Следовало действовать, он скомандовал приготовиться к штурму. 20 Круглов, за ним Волошин, Чернорученко и остальные изготовились к броску. Впереди траншея оказалась пустой. Волошину это мало понравилось: иемцы не могли бросить траншею, значит, они где-то поджидают, зата-ившиоь у пулемета. Так добежали до поворота, где траншея разделялась на два рукава: одна шла прежним курсом, другая забирала резко в сторону. Волошин пошел прямо, а Круглову указал на уходящую в сторону. Почти сразу же за спиной Волошин услышал взрывы и крики из той траншеи, куда направился Круглов, оттуда выскочили два бойца и раненый Круглов. Круг-лова Волошин приказал унести. Бойцы по очереди и вместе кинули за поворот траншеи несколько гранат, но пулемет оттуда косил и косил, пришлось отступить. Волошин понял, что переоценил свои силы: с десятком бойцов ему не взять траншеи, приказал рассредоточиться за повороты, бойцы сдерживали наступающих врагов. Последнего бойца Волошин задержал около себя, приказав взять две гранаты. Приходилось внимательно следить за действиями противника. Волошин выстрелил за поворот, там метнулась чья-то тень. По крикам за поворотом стало понятно, что немцев напирает много. Точно так же, как недавно они, теперь их последовательно и методически немцы вышибали гранатами. Волошин пытался вспомнить, сколько еще поворотов осталось сзади — в этих поворотах была вся их возможность, цена и мера их жизней, другой вроде уже не предвиделось. Комбат приказал бойцу кинуть гранату и отступать, но боец дал возможность уйти Волошину, а сам остался прикрывать комбата. Потом Волошин прикрыл его. Все двигались к блиндажу. Немцы наседали теперь с обеих сторон. Блиндаж в данной ситуации — не спасение, а братская могила. Однако что было делать? Все постепенно собрались в блиндаже, отстреливались, лежа на ступенях и выставив за дверь стволы автоматов. Наступила небольшая пауза, и Волошин услышал, как их поддерживают свои, не давая немцам блокировать блиндаж поверху. Это была посильная помощь его батальона, и в душе комбата потеплело от благодарности тем, что лежали внизу. Теперь главной задачей было — не дать немцам кинуть гранату в блиндаж, в траншее пусть рвут сколько угодно. Волошин стрелял из пистолета, а когда патроны кончились, раненый боец лег на его место. В это время и Чернорученко стрелял вдоль траншеи из автомата. Взглянув на часы, комбат увидел, что было 15.40. До вечера оставалось совсем немного, хорошо бы продержаться, поднять батальон, но подни — маться, вероятно, было почти некому. Лежащие у двери бойцы опять ожесточенно заработали автоматами. Немцы прицельно бросили гранату, и Черно-рученко задергался, выронив оружие. Волошин подхватил его ППЩ, отпрянув от закачавшейся двери. Бойцы закрыли дверь блиндажа, и комбат выпустил три очереди сквозь доски. Кто-то из раненых стал причитать и плакать, что пришел неминуемый конец, но комбат успокоил: они еще продержатся. У них броня — родная земля — попробуй пробей! Блиндаж сотрясался от близких взрывов гранат, вся дверь была иссечена осколками. Волошин ждал, когда она рухнет, разнесенная в щепки, и тогда… Но дверь выдержала. Гранаты рвались пока в отдалении, не ближе трех метров. Их «защищали» двое убитых, прикрывающих собой блиндаж, не давая гранатам скатиться вниз. У стены встревоженно завозился Маркин, вынимая из сумки документы и поджигая их в небольшой костерок. «Предусмотрительный малый», — неприязненно подумал Волошин. У него тоже были кое-какие бумаги, подлежащие уничтожению, но он все тянул, на что-то надеясь. Маркин потребовал от комбата карту с обстановкой батальона, уже сильно изменившейся за последние сутки, Капитан молча бросил карту Маркину. Кое-кто из бойцов стали подбрасывать в этот костерок и свои документы. А немцы медлили, не появлялись в траншее у блиндажа. Неожиданно Волошин увидел дым, но это было плотное серое дымное облако, быстро заполнявшее траншею. Тошновато-удушливый химический запах проник в блиндаж. Один из бойцов крикнул, что немцы применили газ. Противогазов почти ни у кого не было — хранились в обозе. Уткнувшись в руках шинели, Волошин делал коротенькие вздохи… Он не сразу понял, что кто-то из бойцов передавал ему противогаз. Но капитан не был готов к тому, чтобы спастись одному, когда погибают остальные. «Я комбат! Я комбат!» — неожиданно закричал Маркин. Волошин жестко спросил: «Что, спастись хочешь? Отдайте противогаз лейтенанту». Маркин стал оправдываться, что не спастись, но назначенный генералом комбат он, Маркин. Волошин негодующе выдавил: «О чем заботишься!» Маркин промолчал и противогаза не взял. Волошина поразило нелепо прорвавшееся честолюбие лейтенанта. Один противогаз спасти их не может. Обливаясь слезами от едуче-го газа, Волошин сполз по ступеням до конца и понял, что живет. Он не знал, какой газ применили немцы, но смерть не наступала. Кто-то решительно шагнул через тела наружу. Послышались крики, чтобы задержать немца. Волошин кинулся за ним следом, но споткнулся и упал. Тем временем немец успел скрыться, капитан лишь полоснул очередью из автомата в дымную мглу траншеи. Он не успел встать, как опять упал, сбитый с ног бегущим в дыму человеком. Поняв, что это немец, Волошин выпустил в отпрянувшего врага весь магазин. Впереди слышалась гортанная речь и возня. Рядом рвались гранаты, слышались отрывочные очереди. Ничего уже не понимая, Волошин вскочил и кинулся к ближайшему колену траншеи. Сзади он слышал знакомую матерщину и понял, что вслед за ним из блиндажа начали выскакивать и остальные. Бежать наобум было опрометчиво, но ему необходим хотя бы глоток чистого воздуха, вместо которого по траншее валил удушливый кислый дым. Очередей в упор не было, немцы тоже куда-то исчезли. Осмелев, Волошин шатко побрел дальше, у него не хватило сил позвать за собой бойцов. Сзади слышалось: «Сюда, сюда!» Дул встречный ветер, и вскоре капитан отдышался и пошатываясь шел в сторону, где утром оставил роты и где был его батальон. Его нагнал Кизевич, обрадованно и неуклюже облапив комбата, признался, что уже не надеялся увидеть Волошина живым: «А мы уж вас похоронили. Как увидели, что немцы вас жарят…» Кизевич объяснил, что его рота вошла немцам в тыл и погнала их с высоты. Волошин подумал, что все же хороший у него командир девятой роты. Кто-то из бойцов показал Кизевичу на бегущих немцев. Ротный крикнул: «А ты что? Бей их! Бей, чего смотришь! Команду тебе надо, что ли?» Волошин поблагодарил Кизевича за своевременную помощь. Ротный ответил, что надо благодарить генерала: «Нагрянул на КП и попер. Всех! Так шуганул, что откуда сила взялась. Сам не ожидал. И всего трое раненых». Кизевич сообщил, что Гунько отстранен от командования полком, его заменил Миненко. Волошин удовлетворенно кивнул. Ротный спросил о Маркине, живой ли? «Ну я доложить, комбат все-таки». Волошин кивнул в сторону блиндажа, где оставался раненый Маркин.
21
Было тихо, как прошлой ночью. Волошин хоронил убитых. Подровняв воронку, углубившую траншею, двое раненых и двое из комендантского взвода сносили убитых со склона высоты. «Не очень аккуратная, зато на хорошем месте, с широким обзором в тыл… Немецкие очереди сюда не залетали, и ничто уже не тревожило отрешенный покой убитых». Крайним положили Круглова, Волошин стоял молча, всем деловито распоряжался Гутман. После смещения Волошина ординарец, чтобы не идти к Маркину, сбежал в девятую роту, где по собственной инициативе возглавил взвод новичков. При атаке его ранило в шею, но он не ушел в санчасть. Маркина с простреленной голенью отправили в тыл.
Подсчитав восемнадцать убитых, Гутман огорчился, что могила оказалась маловатой. Принесли еще одно тело. Посветив фонариком, Волошин застыл: «Вера». Она погибла в спирали Бруно. «Вот так бывает, — покаянно подумал Волошин, расслабленно распрямляясь. — Не хватило настойчивости вовремя отправить из батальона, теперь пожалуйста — закапывай в землю…» В могиле лежал Самохин с простреленной головой, здесь же ляжет и Вера, его фронтовая любовь, невенчанная и нерасписанная жена ротного. И с ними останется так и не рожденный третий. Волошин сглотнул тяжелый ком в горле. Капитан боялся, что вот-вот принесут Иванова, но среди убитых его не было, не было и в воронке, где днем его перевязывал Волошин. Возможно, командира батареи успели отправить в тыл, после ранения его никто здесь не видел. Хоронили Гайнатулина. «Вот и еще один знакомец, — подумал капитан, — значит, не минула его немецкая пуля. Не много же тебе пришлось испытать этой войны, дорогой боец, хотя и испытал ты ее полной мерой. За один день пережил все, от трусости до геройства, а как погиб — неизвестно». Погибшего и изуродованного Чернорученко комбат приказал перевязать. Гутман, стоя в могиле, быстро обмотал голову и лицо Чернорученко бинтом, стали хоронить остальных. Крайним оказался Самохин, капитан приказал рядом положить санинструктора Веретеннико-ву. «Пусть лежат. Тут уж никого бояться не будут», — пробормотал Гутман. Волошин подумал: «Тут уже никому ничего не страшно, уже отбоялись».
Погибших уместили в два ряда, Гайнатулина втиснули в узкую щель в изголовье.
«А чем плохо? — сказал Гутман. — Отдельно, зато как командир будет».
Погребение закончилось, оставалось закопать могилу и соорудить земляной холмик, в который завтра тыловики вкопают дощатую фанерную пирамидку со звездой. Батальон пойдет дальше,, когда получит приказ наступать, пополнится новыми бойцами, офицерами и еще меньше останется тех, кто пережил этот адский бой и помнил тех, кого они закопали. А потом и совсем никого не останется. Постоянным будет лишь номер полка, номера батальонов, и где-то в дали военного прошлого, как дым, растает их фронтовая судьба.
Выполнив долг перед мертвыми, живые закурили. Гутман сказал, что не надеялся выжить, а вот ведь пришлось закапывать других. Волошин промолчал, не поддержав словоохотливого ординарца. С каким-то большим куском в его жизни отошло его трудное командирское прошлое, и вот-вот должно было начаться новое. Сегодня он в полной мере хватил солдатского лиха и уплатил свою кровавую плату за этот вершок отбитой с боем земли.
Волошин думал, куда идти, он был ранен и формально имел право идти в санроту, откуда на недельку-другую могли отослать в медсанбат. Соблазнительно было отоспаться и отдохнуть. Но если бы там можно было забыть обо всем пережитом, вычеркнуть из памяти то, что будет грызть и мучить. Он знал, что тыловой покой за день-два надоест, и он будет рваться в бой — это его фронтовая судьба, кроме которой у него ничего больше нет. Другой, на беду или на счастье, ему не дано.
Гутман первым увидел и показал капитану на бегущего к ним Джима. Пес бросился на грудь хозяина, едва не свалив с ног, облизал его шершавую щеку. После пережитого обретение Джима оказалось куцей, невсамделишной радостью. Гутман показал на обрывок поводка: «Он же у них сорвался. Во же скотина!» «Скотина — не то слово, Гутман», — ответил Волошин, усаживая собаку рядом. Быстро успокоившись, Джим привычно «застриг ушами», осторожно оглядываясь по сторонам. Волошин приказал Гутману сопроводить раненых в санчасть. Ординарец удивился, что раненый комбат остается. Они распрощались, надеясь еще свидеться.
Кликнув Джима, Волошин пошел к себе в батальон. Неважно, что его ждало там, не имело значения, как ему будет дальше. Главное — быть с теми, с кем он в муках сроднился на пути к этой траншее. И пусть он для них не комбат, что это меняет? Он — их товарищ. Генералы не властны над его человечностью. Потому что Человек иногда, несмотря ни на что, становится выше судьбы и, стало быть, выше могущественной силы случая.
Он устало шел к недалекой вершине.
Война продолжалась.
Справка из архива
«Командир 294-го стрелкового полка Герой Советского Союза майор Волошин Николай Иванович убит 24 марта 1945 года и похоронен в братской могиле, находящейся в 350 метрах северо-западнее населенного пункта Штайндорф (Восточная Пруссия)».
1976 г.