Гамлет, пожалуй, самый известный персонаж во всей мировой литературе. Те, что являлись в мир до него, невольно с ним сравниваются, а те, что после, как бы на него равняются. Сценическая история «Гамлета» бесконечна и неисчерпаема, он и в самом деле давал возможность максимально полно выразить век, позволял представить человека и как «венец всего живущего», и как «плотный сгусток мяса», позволял выразить величие человеческого духа и его распад.
Шекспир изобразил Гамлета мыслителем, подвергающим сомнению традиционные воззрения. На рубеже 18 — 19 вв. с легкой руки немецких романтиков образ Гамлета приобрел нарицательное значение («гамлетизм»), которое употребляется для характеристики разочарования, пессимизма, горьких размышлений о противоречивости бытия.
Гамлет неразлучен с русской культурой. Есть нечто в личности и судьбе датского принца, что многократно отозвалось в русском обществе XIX в. с его обилием философических натур, лишних людей и мизантропов. Несколько поколений в разной степени были отмечены гамлетизмом: одиночеством, склонностью к рефлексии, разрывом слова и дела, образа мыслей и образа жизни.
Все те «лишние люди», которых создавали русские писатели (Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин, Лаврецкий, Обломов), несут на себе отпечаток гамлетизма. Герцен писал, когда иллюзии приходили к краху, в моду иногда входил траур датского принца. Его надевали как вызов парадным мундирам победившей реакции или как траур по человечеству.
Большое влияние оказал образ Гамлета на И. С. Тургенева. В 1859 году писатель создает статью под названием «Гамлет и Дон Кихот», которая является ключом к пониманию всех тургеневских героев. Характеризуя тип Гамлета, Тургенев думает о «лишних людях», дворянских героях, под Дон Кихотами же он подразумевает новое поколение общественных деятелей — революционеров-демократов. Либерал с демократическими симпатиями, Тургенев хочет быть арбитром в споре этих двух общественных сил. Он видит сильные и слабые стороны и в Гамлетах, и в Дон Кихотах.
Гамлеты для Тургенева — эгоисты и скептики, они вечно носятся с самими собой и не находят в мире ничего, к чему могли бы «прилепиться душою». Враждуя с ложью, Гамлеты становятся поборниками истины, в которую они тем не менее не могут поверить. Склонность к анализу заставляет их все подвергать сомнению и не дает веры в добро. Поэтому Гамлеты нерешительны, в них нет активного, действенного, волевого начала. Склонность к углубленному самоанализу, рефлексия и нерешительность в действиях (характерные черты шекспировского героя) приобретают отрицательный смысл в исторических условиях 60-х годов. Именно из этих черт состоят отрицательные стороны героев Тургенева. «Грызуны, гамлетики, самоеды», — говорит Шубин о людях своего круга в романе «Накануне». За это писатель и осуждает их всех: от Рудина до Нежданова, которого называет «русский Гамлет». А в романе «Отцы и дети» Тургенев говорит устами Базарова: » Мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и к доктринерству».
Гамлетизм обычно усиливается в период таких трагических потрясении, какими были разгром декабристов или народничества. В 80-е годы популярность гамлетовских мотивов и самой пьесы даже для России необычайна. Она видна в обилии переводов, постановок, исследований, литературных вариаций на темы «Гамлета», особенно, — в лирической поэзии. Психологическая формула времени в стихах С. Я. Надсона словно пришла сюда из «Гамлета»: «…я сын наших дней, Сын раздумья, тревог и сомнений».
Амплитуда колебания русского гамлетизма в начале 80-х годов велика: от трагического героя, потерпевшего поражение борца — до подделки под Гамлета, пародии на Гамлета. Некоторые черты датского принца, не просто гипертрофированные, но искаженные временем, перерождаются в комическую характеристику того типа людей, который будет назван «размагниченным интеллигентом». Название это возникает в статье Н. Рубакина «Размагниченный интеллигент». В форме острого сатирического очерка автор описывает историю своего (вероятно, придуманного) знакомого, и его крутую эволюцию — от университетского юноши до «раскисшего субъекта», одержимого рефлексией. Приведены письма, дающие «возможность нарисовать по ним состояние многих интеллигентных душ и выяснить главные фазы того процесса, который сам Иван Егорович (герой очерка) довольно метко окрестил названием размагничивания». Дается и песенка — своего рода гимн «размагниченного интеллигента».
В восьмидесятые годы, работая над «Ивановым», А. П. Чехов писал о своем замысле: «Я лелеял дерзкую мечту суммировать все то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях…» Гамлет не представлялся Чехову ни ноющим, ни хныкающим. Во время сочинения «Иванова» писатель нередко вспоминал имя датского принца — оно встречается в переписке тех месяцев и в самой пьесе. Иванов говорил: «Я умираю от стыда при мысли, что я, здоровый сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди… сам черт их разберет! Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это — позор!» Позор — не сходство с Гамлетом, но игра в гамлетизм.
В гамлетовскую ситуацию введен гамлетовского типа герой-интеллигент, на разломе эпох остановившийся поразмыслить, мучающийся вопросами бытия («…кто я, зачем живу, чего хочу?»). Он негодует на себя за бездействие, хотя исторически оно понятно: ни рациональные хозяйства Иванова, ни своевременная месть Гамлета не изменили бы общего порядка вещей, не укрепили бы «расшатавшийся век». Пусть Гамлет завидует энергии Фортинбраса, идущего драться за жалкий клочок земли, — это вариант не для Гамлета. Пусть близкие Иванову люди дают ему советы по борьбе с хандрой — советы бесполезны, потому что относятся к следствию, но не к причине. Интересно, что Иванов, объективно близкий к Гамлету, признавать этого не хочет.
Иванов, вовлеченный силой обстоятельств и складом своей мыслящей и совестливой личности в гамлетовскую ситуацию, в отличие от датского принца — человек обыкновенный, по словам Чехова, «ничем не замечательный», типичный. В этом — особенность не только чеховского творчества с его тягой к «обыкновенным людям», но и самого времени, когда гамлетизм становился достоянием не исключительных одиночек, а широкого круга людей. «У Чехова в драмах лучшие из действующих лиц — а их большинство — исповедуют как бы массовый гамлетизм…» — писал Н. Берковский, исследователь творчества писателя. Объективность Шекспира и Чехова в том, что оба они показывают человека сложным, противоречивым, способным на разное. Но у Шекспира это — сложность крупно взятых добра и зла; у Чехова — значительного и обыденного, драматического и нелепого, высокого и пошлого. Время будней и прозы измельчило тот материал, из которого прежде создавались трагические, романтические, демонические герои, перепутало его с повседневностью. Иванов, при всей беспощадности своего анализа, мыслит не глобально, как Гамлет, а в пределах, очерченных повседневностью. «Мировой скорби» также нет в нем — скорбит и негодует он в основном о своей судьбе. Гамлет, при своих противоречиях и недовольстве собой, остается героем возвышенным.
Шекспир в образе Гамлета воплотил уникальную схему, некую модель, которую каждый может заполнить собственным содержанием. Отсюда не имеющие аналогов во всей истории мирового театра огромное количество интерпретаций, подчас взаимоисключающих, но все равно в чем-то главном, как правило, сохраняющих верность шекспировскому духу. Отсюда и неисчерпаемость «гамлетовских мотивов» в произведениях писателей и поэтов самых разных эпох и стран. Шекспир был одним из первых в мировой литературе писателей, указавших на размытость грани, которая отделяет нормальность от безумия, а также на возможность великих прозрений, приходящих к человеку, находящемуся как бы «по ту сторону нормы». Гамлет в этой череде безумцев и пророков — первый по значимости и значительности.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)